Виселица с телом Гагарина несколько месяцев стояла на петербургских улицах для устрашения чиновников. Несколько похожих дел на исходе петровского царствования подробно описаны в дневнике дворянина Фридриха Берхгольца:
(1721 г.). Июля 18… В тот же день, после обеда, я ездил с некоторыми из наших в Русскую Слободу смотреть князя Гагарина, повешенного недалеко от большой новой Биржи. Он был прежде губернатором всей Сибири и делал, говорят, очень много добра сосланным туда пленным Шведам, для которых, в первые три года своего управления, истратил будто бы до 15,000 рублей собственных денег. Его вызвали сюда, как говорят, за страшное расхищение царской казны. Он не хотел признаваться в своих проступках, и потому несколько раз был жестоко наказываем кнутом. Кнут есть род плети, состоящей из короткой палки и очень длинного ремня. Преступнику обыкновенно связывают руки назад и поднимают их кверху, так что они придутся над головой и вовсе выйдут из суставов; после этого палач берет кнут в обе руки, отступает несколько шагов назад и потом, с разбегу и припрыгнув, ударяет между плеч, вдоль спины, и если удар бывает силен, то пробивает до костей… Царь, говорят, прежде очень часто приказывал наказывать кнутом. Года полтора или два тому назад здесь публично наказывали таким образом одного капитана гвардии, который, будучи в нетрезвом виде, дурно говорил о его величестве. Мне рассказывали это очевидцы. Когда князь Гагарин был уже приговорен к виселице и казнь должна была совершиться, царь, за день перед тем, словесно приказывал уверить его, что не только дарует ему жизнь, но и все прошлое предаст забвению, если он признается в своих, ясно доказанных, преступлениях. Но несмотря на то, что многие свидетели, и в том числе родной его сын, на очных ставках, убеждали в них более, нежели сколько было нужно, виновный не признался ни в чем. Тогда в самый день отъезда царя в нынешнем году в Ригу, он был повешен перед окнами Юстиц-Коллегии, в присутствии государя и всех своих здешних знатных родственников. Спустя несколько времени, его перевезли на то место, где я видел его висящим на другой, большой виселице. Там на обширной площади, стояло много шестов с воткнутыми на них головами, между которыми, на особо устроенном эшафоте, виднелись головы брата вдовствующей царицы и еще четырех знатных господ. Говорят, что тело этого князя Гагарина, для большего устрашения, будет повешено в третий раз по ту сторону реки и потом отошлется в Сибирь, где должно сгнить на виселице; но я сомневаюсь в этом, потому что оно теперь уже почти сгнило. Лицо преступника, по здешнему обычаю, закрыто платком, а одежда его состоит из камзола и исподнего платья коричневого цвета, сверх которых надета белая рубашка. На ногах у него маленькие круглые Русские сапоги. Росту он очень небольшого. Он был одним из знатнейших и богатейших вельмож в России; оставшийся после него сын женат на родной дочери вице-канцлера Шафирова… Этот молодой Гагарин теперь далеко не в том положении, в каком был в Германии: после смерти отца его разжаловали в матросы, и он, как говорят, находится на действительной службе при Адмиралтействе. Он лишился также всего состояния, потому что все большие поместья и вообще все имущество его отца было конфисковано. История несчастного Гагарина может для многих служить примером; она показывает всему свету власть царя и строгость его наказаний, которая не отличает знатного от незнатного…
(1723 г.). Февраля 15. Около 7 час. утра я поехал верхом в Кремль посмотреть на объявленную накануне казнь бар. Шафирова. Вокруг эшафота стояло бесчисленное множество народа, самое же место казни окружали солдаты. Когда виновного, на простых санях и под караулом, привезли из Преображенского Приказа, ему прочли его приговор и преступления. Последние заключались преимущественно в следующих главных пунктах и состояли: 1) в том, что он воспользовался многими драгоценными вещами и деньгами, принадлежавшими несчастному Гагарину (сын которого женат на дочери Шафирова) и найденными у него в доме; что 2) велел одному писцу подделать в сенатском протоколе подписи сенаторов, с целью увеличить жалованье своего брата; 3) что не сознавался в этом поступке, почему писец два раза невинно был истязаем кнутом; 4) что в бытность свою генерал-почтмейстером по собственному произволу возвысил почтовые таксы и употреблял их во зло. В заключение приведено было еще пункта два с изложением других проступков, за которыми следовало объявление приговора, присуждавшего его к отсечению головы посредством топора. После того с него сняли парик и старую шубу и взвели его на возвышенный эшафот, где он по Русскому обычаю, обратился лицом к церкви и несколько раз перекрестился, потом стал на колена и положил голову на плаху; но прислужники палача вытянули его ноги, так что ему пришлось лежать на своем толстом брюхе. Затем палач поднял вверх большой топор, во ударил им возле, по плахе, — и тут Макаров, от имени императора, объявил, что преступнику, во уважение его заслуг, даруется жизнь, но с тем, чтобы он навсегда оставался в заключении и был сослан в Сибирь. Тогда Шафиров поднялся опять на ноги и сошел с эшафота со слезами на глазах. Его повели в здание Сената, где сенаторы подавали ему руки — поздравляли его с помилованием. Когда там же, по причине испытанного им сильного потрясения, императорский лейб-хирург Хови пустил ему кровь, он сказал будто бы, что лучше бы уже открыть большую жилу, чтобы разом избавить его от мучения. Многие, в особенности наш двор и все иностранные министры, искренно сожалеют об нем, потому что он честный человек. Как скоро его увели, писцу, который по приказанию Шафирова подделывал подписи сенаторов в сенатском протоколе, дано было, внизу у эшафота, 14 ударов кнутом и сказана ссылка на галеры. В верхних комнатах Сената обер-прокурор и майор гвардии Писарев был разжалован в мушкетеры, а сенатский обер-секретарь в копиисты. С последнего, сверх того, присуждено было взыскать 300 руб. в пользу бедных. Говорили также, что в этот день сенаторам кн. Долгорукову и бывшему камер-президенту, вследствие того же дела, объявлено запрещение ездить в Сенат, а некоторые даже утверждали, что они и взяты под арест; однако ж я видел, как они одни, без всякого караула, вышли из Сената и уехали…
(1724 г.). Января 23. Поутру возвещено было с барабанным боем, что на другой день на противоположной стороне Невы, против биржи (Kaufhaus), будут совершены разные казни. Говорят, что одна из них ожидает обер-фискала Нестерова, который уже давно сидел в тюрьме…
24-го. В 9 часов утра я отправился на ту сторону реки, чтобы посмотреть на назначенные там казни. Под высокой виселицей (на которой за несколько лет сначала повесили кн. Гагарина) устроен был эшафот, а позади его поставлены четыре высоких шеста с колесами, спицы которых на пол аршина были обиты железом. Шесты эти назначались для воткнутия голов преступников, когда тела их будут привязаны к колесам. Первый, которому отрубили голову, был один фискал, клеврет обер-фискала Нестерова, служивший последнему орудием для многих обманов. Когда ему прочли его приговор, он обратился лицом к церкви в Петропавловской крепости и несколько раз перекрестился, потом повернулся к окнам Ревизион-Коллегии, откуда император со многими вельможами смотрел на казни, и несколько раз поклонился; наконец один, в сопровождении двух прислужников палача, взошел на эшафот, снял с себя верхнюю одежду, поцеловал палача, поклонился стоявшему вокруг народу, стал на колени и бодро положил на плаху голову, которая отсечена была топором. После него точно таким же образом обезглавлены были два старика. За ними следовал обер-фискал Нестеров, который, говорят, позволял себе страшные злоупотребления и плутни, но ни в чем не сознался, сколько его ни пытали и ни уличали посредством свидетелей и даже собственных его писем. Это был дородный и видный мужчина с седыми волосами. Прежде он имел большое значение и был в большой милости у императора, который, говорят, еще недавно отдавал ему справедливость и отзывался о нем как об одном из лучших своих стариков-докладчиков и дельцов. Давая ему место обер-фискала, государь в то же время даже наградил его большим числом крестьян, чтоб он мог прилично жить и не имел надобности прибегать к воровству. Тем не менее однако ж он неимоверно обворовывал его величество и страшно обманывал подданных, так что сделал казне ущербу всего, по крайней мере, до 300,000 рублей. Перед казнью он также посмотрел на крепостную церковь и перекрестился, потом обратился лицом к императору, поклонился и будто бы, по внушению священников, сказал: я виновен. Его заживо колесовали и именно так, что сперва раздробили ему одну руку и одну ногу, потом другую руку и другую ногу. После того к нему подошел один из священников и стал его уговаривать, чтоб он сознался в своей вине; то же самое, от имени императора, сделал и майор Мамонов, обещая несчастному, что в таком случае ему окажут милость и немедленно отрубят голову. Но он свободно отвечал, что все уже высказал, что знал, и затем, как и до колесованья, не произнес более ни слова. Наконец его, все еще живого, повлекли к тому месту, где отрублены были головы трем другим, положили лицом в их кровь и также обезглавили. Девять человек получили каждый по 50-ти ударов кнутом; кроме того, четырем приговоренным к вечной ссылке на галеры, были щипцами вырваны ноздри. Между этими 13-ю наказанными находилось только два молодых; остальные были седые старики, бывшие советниками, фискалы и писцы из коллегий, отчасти хороших фамилий и богатые, так что от конфискации их имущества составилась значительная выручка. Их обвиняли в расхищении императорской казны, взятках и других преступлениях. Наказаны были еще пятеро других писцов и служителей, и всех канцелярских и приказных чиновников обязали присутствовать при этой казни для их собственного предостережения.
В заключение всего, тела четырех казненных были навязаны на колеса, а головы их воткнуты на шесты.