Всю войну семья моего отца пережила в Москве, никуда не была эвакуирована. Нельзя сказать, что Сигорские были коренными москвичами, но в столице они появились еще до революции, поселились в Староконюшенном переулке, дом 29, которого сейчас, к сожалению, нет. Тогда это был доходный дом, в котором в наем сдавались комнаты. Так вот, мой прадед снимал шесть комнат в этом каменном трехэтажном особняке. После революции их уплотнили — стало три комнаты, потом две, а к войне осталась одна двадцатичетырехметровая комната, в которой проживала семья из шести человек.

Для сравнения: нормой было — три метра на человека; шесть на три — восемнадцать, поэтому считалось, что семья моего отца жила просто роскошно.

Мой дед, Михаил Дмитриевич Сигорский, закончил исторический факультет Ленинградского университета, потом Институт востоковедения, был востоковедом. Но волею судьбы в мае 1941 года он поступил на службу на фабрику «Гознак», на Мытной улице, главным редактором.

В Москве мой дед был человеком довольно знаменитым: он не только был уникальным полиглотом (знал все языки народов СССР, практически все восточные языки, мог изъясняться на немецком, английском, французском и итальянском), но и имел одну из самых больших библиотек в столице.

Итак, 1941 год. Начало войны семья Сигорских, в которой было четверо детей, встретила не в Москве, а в Софрино, где на лето снимала, как тогда говорили, «небольшой угол у колхозников». О том, что началась война, детям сообщили только в августе, когда перестал приезжать отец, мой дед.

В сентябре, когда семья вернулась в Москву, столица была полупустой — многих к этому времени уже эвакуировали. В частности, моя мама, которая жила на Большой Никитской улице, напротив консерватории, еще в июле была эвакуирована в детский дом, а ее родители остались.

Люди уезжали семьями, поэтому первое, что вспоминается, — это пустота, нет друзей, знакомых; семья отца осталась одна в своей огромной коммунальной квартире, все комнаты были заколочены, соседей эвакуировали. То есть остались эти двадцать четыре метра и еще одна маленькая комнатка, в которой стоял огромный немецкий рояль, на котором в обязательном порядке учили играть всех детей. В 1941 году этот рояль был отдан ростовщику, начальнику продовольственного склада, за мешок картошки, бутылку подсолнечного масла, манную кашу и пшено. Мяса так и не досталось…

Хоровод на фоне аэростатов. Москва, 1941.jpg
Хоровод на фоне аэростатов. Москва, 1941. (waralbum.ru)

На фоне голода и холода осенью 1941 года начались болезни. Отопления тоже не было. В доме была роскошная голландка, печь, которая до войны всегда топилась. Но она была довольно большая, дореволюционная, сжирала огромное количество дров, поэтому дед сложил маленькую печурку прямо посреди комнаты. Чем топили? Сначала паркетной доской, потом библиотекой. Последнее, конечно, было настоящим горем для семьи.

В ноябре 1941 года заболел средний брат моего отца, Лева. У него поднялась высокая температура, его положили в больницу. Сначала думали, что это брюшной тиф, — вши были у всех (вот, например, из папиных воспоминаний: «Было много блох и вшей. Странно, что не было сыпного тифа. Я бывало играл с ними, с блохами: прижимал рукой, а они от меня прыгали. А вши степенно ползали. Потом я научился их давить»), — но оказалось, что это менингеальный туберкулез. В декабре 1941 года Левы не стало. Это была первая потеря. Папа вспоминал, как его мама, моя бабушка, пришла из больницы и просто сказала: «Умер. Лева умер». И никто не заплакал, потому что все этого ждали. Слез не было.

Второй, в 1942 году, умерла папина мама. Умерла во сне. Всю свою еду она отдавала детям: потеряв одного сына, она старалась сохранить трех оставшихся. Удивительная женщина!

Однажды Катя, старшая папина сестра, нашла продовольственные карточки, принесла их домой и отдала маме. Та сказала: «Ну что, давай смотреть». И что же вы думаете? Они нашли адрес, пошли и все вернули.

А вот еще интересное про еду. Когда-то отец написал, что в тридцать первом доме, куда еще в начале войны попала бомба, и, по существу, он стал пустырем, росла трава, просвирняк — растение с плодами вроде маленькой тыковки: «Я его разыскивал и ел, эти маленькие тыквочки. С удовольствием. Без всяких последствий. Рекомендую».

А старший брат, которому на момент войны было восемь лет, научился ловко подстреливать ворон. Да и вообще мальчишки этим занимались: подстреливали ворон, ощипывали и ели.

Старшая папина сестра Катя вспоминала, что несмотря на тяготы военного времени, на ее пути встречались добрые и сердобольные люди. До войны у нее был детский набор — лошадка, которую нужно было выпилить лобзиком и раскрасить. Сделав все это, Катя пошла на базар, где продала игрушку за несколько картошек. Ну кому была нужна эта лошадка? Ну, ребенку, а, может, просто пожалели.

Когда удалось выехать в Подмосковье, Катя собрала букет из рогоз и тоже продала его на базаре. Тоже кто-то пожалел. Все-таки взаимопомощь была.

В какой-то момент в их дом в пустующую квартиру поселили сестру Утесова. Так вот, она подкармливала папу и остальных детей, несколько раз давала им сахар, например, за что они ей были очень благодарны.

Источники

  • Эхо Москвы, «Цена Победы»: Быт военной Москвы

Сборник: Антониу Салазар

Премьер-министру Португалии удалось победить экономический кризис в стране. Режим Антониу ди Салазара обычно относят к фашистским. Идеология «Нового государства» включала элементы национализма.

Рекомендовано вам

Лучшие материалы