Вся операция заняла 2 часа. В вагонах для перевозки скота балкарцев везли в Киргизскую, Таджикскую и Казахскую ССР. Переселенцы начали возвращаться домой лишь спустя 13 лет. С 1994 года жители республики ежегодно отмечают 28 марта День возрождения балкарского народа. Голод, болезни и жестокое обращение военных — так вспоминают депортацию очевидцы:
«Около месяца длился этот путь в неизвестность. Наконец, на какой-то станции нас высадили, распределили по бричкам и повезли. Мы попали в город Токмак, в Киргизии. Расположен он был на равнине, далеко от гор, жара невыносимая, деревья — белые тополя, почти не дающие тень. Запомнилась старинная, древняя башня, окруженная оборонительными валами. Мы с мальчишками поднимались на нее с риском для жизни. Рядом был колхозный сад, в который мы забирались, набирали яблок, за что бывали нещадно пороты. На родине это воспринималось бы старшими как ребячья забава, но вдали от нее все было иначе: матери боялись, что на чужой земле, без отцов, мы вырастим бездельниками и ворами».
Из воспоминаний местной жительницы: «Мы останавливались на полустанках, выносили мертвых, укутанных в саван, оставляли их на обочинах. Мимо шли составы. Верили, сейчас этот абсурд, этот кошмар закончится, и нас повернут назад. Но чем дальше нас везли, тем меньше оставалось той веры. Однажды я увидела офицера. Он сидел на ступеньках вагона и смотрел вдаль, в степь. Лицо бледное, уставшее, видно, что после госпиталя, на груди ордена. Это был удивительно красивый человек. Офицерская одежда сидела на нём так, как будто он в ней родился. В нем было что-то такое знакомое, что я невольно спросила: «Ты кто?» Он взглянул на меня серыми, как пепел, глазами и ответил: «Нохчи, сестра». Больше мы не сказали друг другу ни слова. Его состав тронулся раньше нашего. Уже позднее я поняла — знакомыми были боль и обида в его глазах. Они были в глазах у всех, кто ехал в нашем составе. Вот тогда мне почему-то стало по-настоящему страшно. Внутри, казалось, все окаменело.
И все равно теплилась надежда. У каждого она умирала по-своему. У меня это было так. Однажды нас в очередной раз остановили в степи. Было раннее утро… Рассвет у нас в горах наступает медленно. Сначала розовеет один склон горы, потом свет постепенно заливает ущелье. Поют птицы, шелестит листва. Солнце начинает согревать землю. Здесь же огромное круглое солнце стремительно поднималось над горизонтом и заливало нестерпимым жаром все вокруг. Вдруг мимо проехала женщина. На голову у нее был намотан большой белый тюрбан. Желтоватое лицо с узкими глазами невозмутимо. Во рту дымилась трубка. Ехала она на осле. Об азиатских народах, об их обычаях мы тогда практически ничего не знали. Как и большинство наших женщин, дальше Нальчика я никогда нигде не бывала. А женщину на осла у нас сажали в наказание за прелюбодеяние. Здесь же все было иначе. У меня было ощущение, что нас забросили на край земли. И я зарыдала»
Из телеграммы Берии на имя Сталина: «В 1942 г. антисоветские элементы в Балкарии значительно активизировали свою вражескую работу в тылу Красной Армии, создавали бандитско-повстанческие группы, используя бежавших с фронта дезертиров из балкарцев… В балкарских районах ушла в банды и часть руководящих советских и партийных работников… Оккупация немцами большинством балкарцев была встречена доброжелательно»
Зухра Кучмезова: «Когда нас высылали, мы дома были вдвоем, мачеха в это время находилась в гостях у своей сестры. Ее выселили вместе с сестрой, а нас с братом. Брат был младше меня, его звали Чотай Кучмезов. Ему было лет 16−17, не больше. Мы с собой взяли немного кукурузы, картошку, немного вещей. Мы взяли ценные вещи, которые были в доме: материн серебряный нагрудник, пояс, там потом продали, когда голод был. Все хорошие вещи, такие как одеяла, тоже продали. Нас вывозили по очереди, не все село сразу. Нас привезли на вокзал, разгрузили наши вещи и начали распределять по вагонам. Каждый сидел в своем уголке, на своих вещах.
Мы попали в Казахстан, в город Джелалабад, в колхоз им. Лермонтова. Погода там была не очень холодная. Сперва нас собрали в один большой барак. Потом поселили в плетеные сарайчики, в которых ползали летом змеи, но они не кусались. Колхоз плохой, бедный. Воды мало было. Кушать было нечего. Мы стали работать в этом колхозе и за это нам давали 2−3 килограмма кукурузы или муки на каждого человека»
Зоя Мусукаева: «Когда я перешла в пятый класс, повзрослела, это был 1953 год. Мы были детьми, когда умер Сталин. В школе нам сказали, что нельзя ни бегать, ни смеяться. Одна моя подруга передала учителям, что я сказала: «Хорошо, что Сталин умер! Теперь мы уедем на родину». Она еще сказала, что я смеялась и прыгала от радости. Это было 5 марта, а 13 марта в школу пришел какой-то военный, меня вызвали к директору. Я пошла, на мне был пионерский галстук. Он мне сказал: «Сними галстук, и поехали к вам домой». Фамилия этого военного была Краснов. У нас дома он сделал обыск, а мы жили тогда бедно, что у нас в доме найти можно было? У нас ничего не было, кроме наших старых тетрадей и книг. Меня посадили в машину, все наши соседи это видели, все плакали, никто ничего не знал. Но все знали о том, что я так сказала. Но я-то знала, что этого не говорила. <…>
Меня судил военный трибунал. Я слышала мамин голос, но ее ко мне не пускали, я очень плакала, ее ко мне пустили. Маму мою пустили на суд, меня стали судить. Меня приговорили к 6 годам лишения свободы и 5 годам высылки. Я, маленькая девочка, не хотела сама одна оставаться, привязала маму к себе ее черным платком и сказала, что без мамы я сидеть не буду. В зале плакали. <…> Потом меня оттуда увезли, сначала на машине, а потом на поезде. Я и сама не знала, куда меня везут. Мама моя тоже не знала, куда меня увезли, у нее вообще никаких прав не было — спецпереселенка. По пересылкам, по тюрьмам ехала я так, наверное, месяца два. Нас везли по русским городам, и с поезда на поезд нас вели под конвоем. И все женщины причитали, увидев меня: «Такая маленькая девочка, да куда ж тебя везут?!».
У меня на шее висела железка, на которой была указана статья, по которой меня посадили: 58б. Просили, чтобы меня им отдали. После Оши у нас была пересадка в Красноярске, это тоже Сибирь, там мы были долго. Потом, наконец, мы приехали в Иркутск. В Иркутске в то время была девичья трудовая колония, где были дети до 16 лет. Я там сидела год и три месяца. Я там была самая младшая. Нас заставляли работать, я там слюду щипала, работала 4 часа. У нас в колонии было 800 девочек. Представьте себе, вырубленная тайга и большая зона, где жили и сотрудники, и преподаватели. Там, в этой зоне, я пошла в пятый класс. Там были разные девочки: кто за кражу сидел, кто, как и я, по 58-й — Сталину в газете глаза выколола, кто в туалет пошел с этой бумагой, где его портрет
«В поселке Кировском и близлежащих с ним многочисленных свекловодческих колхозах Талды-Курганской области Казахской ССР наряду с балкарцами проживали представители многих высланных народов — чеченцы, ингуши, курды, корейцы, крымские татары, западные украинцы, немцы. В большинстве своем они были заняты выращиванием и переработкой сахарной свеклы. Спецпереселенцам было запрещено покидать свои населенные пункты, но по воскресеньям, естественно, с разрешения комендатур, разрешалось ездить на базар, располагавшийся в поселке. Это была не только возможность приобретения продовольствия, но и своего рода отдушина для ссыльных — здесь встречались с родственниками и близкими, обменивались новостями, здесь общались и знакомились. На базаре выступали бродячие музыканты, молодежь участвовала в спортивных состязаниях — чаще всего они проводились по борьбе, в чайханах звучала разноязыкая речь»