На выборах (из дневника)
Беру перо, чтобы по поводу выборов говорить о том, чем полна душа и от чего она болит. Меньше всего я имею в виду чисто политические вопросы. Мне хочется высказать вслух те общие жизненные впечатления, которые я получил здесь. Ими, как черным ядом, отравлена душа, от них опять болит она своей старой, никогда не утоляющейся болью, тоскует своей неутешной, никогда не утихающей тоскою, волнуется всегдашней, никогда не прекращающейся тревогой — о России. Эти выборы нагоняют острые приступы духовной ностальгии.
Россия! родина! те, кто любил тебя, жил тобою, верил в тебя, знали ли они от тебя что-либо, кроме муки? За муки любили, чрез муку верили, но и когда колебалась вера, когда бросали они тебе в лицо горечь плача и желчи, они знали, что для них нет жизни вне тебя, нет родины, нет обетованной земли, кроме тебя, Россия, нет скинии завета, кроме сердца твоего, святая Русь! И отчаиваясь в тебе, в себе же отчаивались, произнося приговор над тобой, себя судили.
Для меня эти выборы были такими днями скорби и муки, близкой к отчаянию. Слепо, глупо верую (да разве иначе вообще веруют?) в неотменность призвания и избрания России и живу этой верой, но и вижу, как смеется действительность над этой верой, как отличается «Россия» от «святой Руси», как уродливое чудовище, помесь дикости, хамства и лени, заслоняет собой «святой остаток» в который не уставали верить пророки Израиля и даже после падения обоих царств… Верили и оправдались своей верой.
Я уже третий раз присутствую на выборах и имею материал для сравнения. Было на этих выборах многое, что бывало и на предыдущих, к чему уже успел приглядеться глаз. По-прежнему баллотировались в депутаты все без исключения крестьяне, привлекаемые преимущественно «диетами» [жалование, получаемое парламентариями — прим. ред.] (кто их за это осудит?). Как и прежде, зарождались у иных выборщиков совершенно фантастические надежды на депутатское кресло, в расчете на шальную удачу, благодаря которой выборные комбинации выносят в Таврический дворец иногда совершенно случайных людей, а то, что удалось одному, начинает маячить и другому.
Черта низкой политической культурности, — эти претенденты совершенно не задаются вопросом, пригодны ли они к чему-нибудь в законодательной палате, — как дети, они интересуются только избранием, наивно и просто. Есть сравнительно небольшая группа политических деятелей, знающих, чего они хотят, и сознательно ведущих политическую борьбу. Все это было как и раньше. Особенность теперешних выборов — их организованность, притом нового типа, не справа и не слева, но сверху; бюрократия, приглядевшись к новому орудию, научилась владеть им и приспособила его к своим нуждам. Организация эта подготовлялась с двух сторон, от представителей светской власти — губернаторов, и духовной — епархиальных архиереев, руководимых инструкциями из предвыборного бюро при св. синоде. Я наполовину не верил газетным сообщениям об этой организации выборов до тех пор, пока своими глазами не увидал, с какой бесцеремонностью и с каким неуважением к праву и самой идее выборов велась эта кампания в нашей губернии: здесь были применены все средства — запугивания со стороны начальства, исключение из выборов в последний момент, правительственные эмиссары, правительственные кандидаты.
В результате смысл всей выборной кампании свелся к тому, чтобы со стороны администрации провести намеченных правительством кандидатов во главе с известным губернатором одной из северных губерний, которого предварительно такими же средствами провели в выборщики, со стороны же всех остальных — этот блок опрокинуть (что, в конце концов, все-таки не удалось). Здесь не было политических партий в обычном смысле слова, потому что эти официальные кандидаты и их избиратели столь же мало имеют право именовать себя «правыми», насколько солдат или чиновник, исполняющий распоряжения своей власти, который остается при этом чужд какой бы то ни было политической окраски. Здесь просто была группа «помпадурцев» с «примыкающими» и боровшаяся с ней группа независимых людей, в которой причудливым образом объединялись октябристы, «прогрессисты», кадеты, даже социал-демократы. Все независимые избиратели были тем самым объединены и отброшены «влево»: к несчастью, от левизны в этом смысле в русской жизни отбрыкаться слишком трудно, и нет труднее задачи, как, с умом и совестью, быть политически-правым, имея даже самую правую идеологию (классический пример — наши славянофилы!). Ибо в официально-правом лагере существует спрос не на убеждения, независимые и свободные, но на послушливое низкопоклонство, не на принципы, а на беспринципность, даже и правые принципы с требовательностью, свойственной каждому принципиальному убеждению (как у наших славянофилов), здесь оказываются также неудобны. Величайшее несчастие русской политической жизни, что в ней нет и не может образоваться подлинного («английского») консерватизма: таким мог бы сделаться настоящий, не каучуковый, но идейный октябризм, и явный провал октябризма, которому многие теперь радуются, есть ясный симптом того, что для октябризма еще недозрела наша политическая культура, которая предъявляет спрос только или на сервильность, или на «левизну» безответственной оппозиции, или слепой революционизм.
Политическая атмосфера избирательного зала оказалась совершенно отравленной, и смысл выборов совершенно извращен: на переднем плане оказались не политические партии, но главный кандидат администрации — «губернатор», который зарвался в своей губернии и нуждается в депутатском кресле для поправления своей пошатнувшейся карьеры, да главный организатор выборов по губернии, тип приказного (собственная кандидатура з награду за все его действительно немалые труды была снята в последний момент его же собственными клиентами), имеющего неусыпный надзор над выборщиками — крестьянами и батюшками, и представители «первенствующего сословия». Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это — политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, — становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шепотам.
Совершенно новым в этих выборах было принудительное участие в них духовенства, причем оно было заранее пристегнуто властью к «правому» блоку и все время находилось под надзором и под воздействием архиерея, осуществляемом как непосредственно, так и через «приказного». Нужно знать, как велика и безответственна власть архиерея над духовенством, чтобы понять, какой кулак был поднят над головами духовенства и в какое мучительное положение были они поставлены. Чтобы оказать неповиновение, — именно положить по усмотрению шар в «тайном» голосовании, кото, рое фактически было явным, ибо за ним следили и у самого баллотировочного ящика, и на основании учета голосов, надо было сознательно рисковать потерей места, переводом на худшее, если не окончательным его лишением, то есть полным разорением (и это одинаково во всех стадиях выборов).
Надо знать и многосемейность нашего духовенства, и его вековую забитость, мягко выражаясь, «аполитичность», чтобы понять, что для него совершить этот элементарный акт осуществления политических прав — значило идти на мученичество. Пусть требует от других мученичества тот, кто идет на него сам!.. И пусть ответственность за грех, который совершен был у избирательных урн рукой духовенства, падет на инспираторов этого низкого замысла, этого вопиющего насилия. Было более двадцати священников на наших выборах. Один-два из них были официальными, архиерейскими кандидатами в Государственную думу, они по-детски или по-крестьянски отдавались сладостной надежде на «диеты», на почет, на новые перспективы. Не все из остальных сознавали двусмысленность своего положения и характер той политической кампании, в которой оказались. Вызванные из далеких уездных углов, иные, может быть, в первый раз в жизни оказавшиеся в блестящем зале Дворянского собрания, они были ослеплены той мнимой ролью, которая была им отведена, и по привычке, не рассуждая, творили волю пославшего. Лишь очень немногие творили ее не за страх, но за совесть и были захвачены «правым» политиканством, хотя они-то были всего опаснее для своих собратий. Но были и такие, которые действовали под влиянием страха и против совести и сознавали это, стыдились и мучились, — конечно, для них дни эти были горьким уроком политического воспитания. И не знаю, удастся ли повторить снова этот эксперимент его изобретателям.
Один из моих собеседников только здесь распознал и свою собственную роль, и компанию, в которую попал. Другой, уже по усвоенной издавна привычке маскироваться, благодушно уверяет, что почти все священники в душе «прогрессисты» и только запуганы. Третий имеет семью в семь человек, но мучается и стыдится своего положения. Четвертый, как особенно подозрительный и экспансивный, подвергается неоднократно прямым угрозам и воздействиям от архиерея, и прямо запретившего ему выставлять свою кандидатуру (чего он и не собирался), и прямо приказавшего голосовать за «губернатора» (причем «владыка» прямо говорил, что ему велено проводить губернатора и что ему самому в тягость эти выборы). Было больно видеть увенчанную сединами благородную голову этого священника, когда он, волнуясь, рассказывал о своих приключениях, — много боли и муки унес он с этих выборов. Но это только «начало болезней». Последствия этого сатанинского замысла — сделать духовенство орудием выборов правительственных кандидатов — будут неисчислимы, ибо духовенству предстоит еще отчитываться пред своей паствой за то, что по их спинам прошли в Государственную думу «губернатор» и иные ставленники своеобразных правых.
Я не скоро забуду то острое чувство боли за унижение церкви, которое я пережил в ту минуту, когда было объявлено избрание «губернатора», очевидно, решенное голосами духовенства. «Пастыри Бога живого!» — послышался сзади меня голос умного «прогрессиста» (из семинаристов)! Да и все эти выборы были сплошное позорище пред лицом почти ста выборщиков, из которых не один десяток — крестьяне. Я отнюдь не хочу этим выразить желания, чтобы духовенство было правым или левым по своим политическим убеждениям, и при оценке достоинств его представителей меньше всего считаюсь с политическим направлением. Не скажу, чтобы были мне симпатичны как духовный тип «левые» батюшки. Но здесь они были приведены сюда не для выражения своих личных, правых или левых, убеждений, но для исполнения воли начальства — это политический абсурд и наглый цинизм, которого нарочно не придумают и враги церкви. В скольких душах картина нынешних выборов надломит слабые ростки веры, погасит еле тлеющий огонь, соблазнит, смутит. До сих пор мне приходилось много нападать на нигилизм интеллигентский, но я должен признать, что в данном случае ему далеко до нигилизма административного!..
Мы разговорились с одним из интеллигентных и «совестливых» батюшек из черноземного уезда, и он нарисовал мне тяжелую удручающую картину духовного состояния деревни, несколько напоминающую изображение в книге Родионова «Наше преступление» (которая, к слову сказать, заслуживала бы к себе более вдумчивого отношения, нежели одно лишь партийное осуждение). Самым значительным фактом жизни современной деревни является, по его рассказу, разложение старых устоев — религии, семьи, нравственности, быта, особенно же поразителен рост атеизма среди деревенской молодежи, охватывающий целые села. Здесь обнаруживается прямое влияние интеллигентского нигилизма: в деревне обращаются книги и брошюры агитационного содержания, безграмотная наша деревня узнает имена Ницше и Маркса, Ренана и Фейербаха… Проводниками высшего просвещения являются шахтеры, а в шахты (южной России) устремляются на заработки (затрачиваемые потом на деревенское франтовство) уже с пятнадцатилетнего возраста. Пред спуском в шахту, картинно рассказывал мне батюшка, вместе с рубашкой срывается и бросается на землю и крест, и без креста уже возвращается молодежь на родину. Рассказывал о хулиганских выходках в церкви, о злобном кощунстве, о многом тревожном и грустном. В России не было и нет культуры вне религии, и с разрушением ее остается варварство. Я слушал и думал, как встретит теперешняя деревня, читающая и газеты, своих пастырей после выборов, что происходит теперь в душах присутствующих на этих выборах… И черная волна отчаяния и ужаса за Россию подымалась в моей душе, и не было сил в ту минуту бороться с этим отчаянием.
Россия гниет заживо — вот что похоронным мотивом ныло у меня в душе. Она глубоко отравлена смертоносным ядом, и яд этот — нигилизм, двойной по происхождению и характеру, — нигилизм интеллигентский и бюрократический. Интеллигенция, следуя за своими учителями, верит в «дух разрушения как дух созидающий», она из революции создала для себя религию, и мы уже видели эту религию в действии… Я не принадлежу к числу людей, которые скоро забывают уроки прошлого, и нисколько не сомневаюсь, что и новое торжество интеллигентского нигилизма может значить только дальнейший развал нашей государственности и культуры. Однако интеллигенция верит в свою религию, и субъективно она оправдывается этой верой. Но этот административный нигилизм, который не останавливается пред цинизмом и из нигилизма и политического шулерства делает программу государственного управления, — он неизбежно приводит к собственному самоупразднению и торжеству «духа разрушения» с праведным и неправедным его гневом. Россия как будто стремится к бездне и развалу. С каждым днем забываются те уроки политической мудрости, которые усвоены были из истории недавних годов. Надежды на органическое развитие становятся все слабее. Пусть наши финансы находятся в блестящем состоянии, а бюджет перевалил за три миллиарда, пусть порядок в стране еще поддерживается, но общественная атмосфера по-прежнему, нет, больше прежнего, отравляется нигилизмом, для которого нет ничего святого, и этот яд обнаружит свое действие при первой возможности. Мы начинаем опять жить без будущего, по старому принципу: après nous le déluge! *
Да, «святая Русь» есть мистическая реальность России, ее видели и осязали ее пророки. Но и это российское хамство, в котором мы задыхаемся, есть тоже мистическая реальность России. И как же одно соединяется с другим, как одно отделяется от другого? «Ничего не вижу: вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего»… Не об этом ли плакал своим смехом Гоголь? А разве не он же писал о величественной поступи России? Какая мучительная, кошмарная загадка!
Принесли газеты. В них мы прочли, что болгары одержали решительную победу над турками, и доблестная православная рать славян теснит турецкие полчища и выбивает их из последних укреплений. Пробил знаменательный час истории. Наступила година, которой ждала старая Русь с ее мечтою о «третьем Риме», столице православного царства, приближается срок для исполнения политического завещания Достоевского о том, что рано или поздно «Константинополь должен быть наш»; приблизился момент, когда Россия должна будет сказать твердое слово и решить им окончательно судьбу ею же вызванных к политическому бытию славянских государств. Назрели всемирно- исторические события, в которых Россия призвана играть первую роль.
И в такую минуту истории мы «делаем» выборы и проводим в Государственную думу подобранными голосами губернатора и иных правительственных кандидатов, мы занимаемся политической буффонадой, оцеживаем всякого проходящего в думу прогрессиста, а в международной политике играем жалкую роль на буксире у Австрии, с которой нам надлежит вести борьбу.
Так отвечает Россия в час страшного суда истории на свое вековое историческое призвание…
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
(А. Белый)
Торжествующее хамство несовместимо с всемирно-историческими задачами, атмосфера сервилизма не вырабатывает граждан, а только рабов или же революционных бандитов, и нигилизм под националистическим соусом не родит настоящей любви к своей родине и своему народу.
Не мужественно надолго отдаваться отчаянию и малодушию, надо делать свою работу каждому на своей череде. Но надо понимать всю трудность положения и серьезность той внутренней болезни, которою страдает Россия и которая грозит не только жизнеспособности и здоровью, но и самому существованию нашей государственности. Конечно, вера в русскую идею отделима от русской государственности, как и вера в церковь не связана с status quo данной поместной ее организации, но на нас лежит ответственность пред предками и потомками сохранить вверенное нам драгоценное наследие — родину, Россию!
«Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах и все сердце исчахло. От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем… Если бы Господь Саваоф не оставил нам небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, уподобились бы Гоморре. Слушайте слово Господне, князья Содомские; внимай закону Бога нашего, народ Гоморрский!» (Исайи. 1, 5−6, 9−10).
21 октября 1912