В 2011 году Борис Витман дал интервью радиостанции «Эхо Москвы», в котором рассказал о наиболее значительных, но малоизвестных событиях на фронтах Великой Отечественной войны.
Я родился 19 июля 1920 года в небольшом городке Ярцево Смоленской области. Через два года голод вынудил мою семью вернуться в Москву, откуда родом была моя мама.
В 1939 году, закончив московскую школу, я поступил в Московский архитектурный институт. Но учиться нам, студентам первого курса, не пришлось: все мы получили повестки, по которым призывались в армию. Каждого из нас предупредили, что служить нам два года, после чего мы сможем снова вернуться в свои институты. Так я попал в Красную Армию.
Но в 1941 году началась война. В это время я уже был курсантом, известным во всем городе. Так сложилось, что я смог задержать пять вооруженных польских диверсантов, которые намеревались взорвать огромный склад боеприпасов, который был организован в городе Львове.
Нашу часть сразу же после призыва отправили во Львов решать польские вопросы. Я попал в курсантскую группу зенитно-артиллеристского дивизиона. Нас, курсантов, иногда посылали в караульную службу. И в первую же ночь моего дежурства (конечно, меня заранее предупредили, что если взорвется склад, то не останется вообще ничего) на подводе подъехали вооруженные диверсанты. Мне удалось положить их на снег и пресечь диверсию.
Признаюсь честно, но во время войны (а я участвовал и в атаках, и в разведке) я не убил ни одного немца. (Вот так, чтобы взять его и пристрелить). Но совершил столько, что спасено было много наших жизней.
Война — странная штука. Это то, что я в жизни ненавижу больше всего. Война — мой самый страшный враг. Сколько горя она принесла всему миру, нашему народу, моей Родине. Да, я ненавидел врага, но просто убивать не мог. Когда я взял вооруженного разведчика, то кто-то из моих товарищей сказал: «Да давай пришлепнем его». «Да ты что?! — ответил я. — Он же нам может больше пользы принести живым». И вот так я, не расстреливая немцев, совершал дела, которые, я уверен, приблизили нашу победу. Нет, это не лично моя заслуга, все это мы делали вместе, вместе с такими же людьми, которые мечтали скорее победить фашизм.
Анализируя мой первый период службы в армии, то есть с 1939 по 1941 год, хочу сказать, что уже тогда я понимал, куда ведет нас правительство, возглавляемое Сталиным. Я знал, что мы идем к войне, что это будет самый отвратительный период существования людей на земле, втянутых в эту бойню. Уже тогда я столкнулся с целым рядом факторов, сформировал свою точку зрения, которая сильно отличалась от общепринятой. Приведу небольшой пример. В курсантском взводе моими друзьями были два москвича: Миша Сазонов и Толя Харчев. Толя до призыва в армию учился на философском факультете Московского университета, был очень грамотным, начитанным человеком. Мы с Мишей, конечно, отставали. И вот однажды вечером после просмотра американского фильма «Большой вальс» между нами произошел такой разговор. Миша сказал: «Вы знаете, ребята, я думаю, что война все-таки будет». И Толя, и я согласились с ним. Миша тут же добавил: «Я знаю, что в этой войне я, очевидно, погибну». Толя сказал: «А я останусь живым». «Вы знаете, ребята, — продолжил в свою очередь я, — а я вот думаю, что буду несколько раз ранен, но все-таки выживу». Это было после фильма «Большой вальс». Потом мы разошлись по палаткам, и вскоре была объявлена тревога.
Все исполнилось так, как мы и предсказали. Другие же ребята не знали об этом. Мне повезло, что моими собеседниками были люди, которые умели анализировать. Ведь к нам приезжали комиссары, политруки, которые делали сообщения. Например, мы поняли, что Гитлер прислал ноту Сталину, поскольку наши войска сконсолидировались на границе — готовятся, значит, к чему-то. И так далее.
Тут же каким-то образом до нас доходил ответ Сталина: «Уважаемый Адольф (и так далее), это идет обычная ежегодная подготовка к нашим летним маневрам. Поэтому никакой угрозы для Германии, друга Советского Союза (а пакт уже был заключен), это не представляет». Основная масса нашего полка особенно не размышляла, а мы с товарищами между собой беседовали и по-своему истолковывали вот эти отдельно поступавшие для нас сведения. И вот однажды приехал комиссар из более крупного штаба и провел с нами беседу. На вопрос, для чего мы здесь, он ответил (его слова цитирую дословно): «Нас сюда с вами прислали не к теще на блины. Мы знаем, кто наш враг, и мы с честью выполним поставленную перед нами партией и правительством задачу». Вот так началась для нас война.
С передовой линии меня отозвали зимой 1942 года, привезли в штаб фронта, где я узнал, что меня включили в секретную разведгруппу, которую после подготовки планируют забросить в глубокий тыл противника (там, в городе Сумы, уже имелась наша оперативная база). Все это должно было произойти перед нашим весенним наступлением. Началась активная подготовка. Однако вскоре наши занятия были прекращены, поскольку все силы были брошены на проработку Харьковской операции, в которой официально участвовали две наших армии против одной немецкой. Меня, как знающего немецкий язык и готовящегося к разведке, сразу же перевели в штаб.
Я начал помогать в разборе немецких документов и так далее. И вот там я почувствовал, что готовящееся наступление будет иметь совершенно другой результат, чем тот, на который рассчитывало наше командование. Этому было много причин. Во-первых, находясь при штабе, я знал очень много наших слабых мест. Например, помимо трех армий, которые должны были воевать против одной немецкой, Сталин перед самым наступлением приказал добавить еще три армии, которые нигде не должны были указывать свои номера. Так, одна из этих армий влилась в нашу 6-ю, усилив ее, соответственно, вдвое. Таким образом, против фашистских захватчиков была сконцентрирована мощнейшая сила. Начало наступления, цель которого — полное и окончательное освобождение Советской Украины, было запланировано на апрель 1942 года. К зиме мы должны были дойти до границы, а далее — Берлин. И Жуков, и Рокоссовский возражали Сталину, считая, что наступать пока рано, ведь позади две успешных зимних операции, нужно подождать. Но Сталин думал иначе…
Несколько слов про немецкий язык и мои корни. Когда мне исполнилось пять лет, рядом с нами поселилась учительница немецкого языка, которая организовала небольшую частную группу из ребятишек моего возраста. Каждый день в течение летних каникул она занималась с нами. Поэтому до школы я уже свободно говорим по-немецки. Потом была московская немецкая школа, где преподавали одни немцы.
Что касается моих немецких корней, то, по рассказу бабки, мой предок, Бурхарт фон Витман, был приглашен Петром I из Германии в Россию налаживать мукомольное производство (он был инженером по образованию). В России Бурхарт остался на постоянное место жительства, принял православную веру, женился на россиянке.
Возвращаясь к военным страницам моей жизни. Я был ранен дважды. Первый раз — в самом начале войны, когда мы отступали после нападения немцев. Из госпиталя я удрал не долечившись и с костылем в руке подключился к 671-у гаубичному артиллеристскому полку.
Второе ранение произошло уже во время Харьковской операции. Тогда же я попал в плен. Я даже рук не собирался поднимать, поскольку первым делом пытался вытащить ногу из сапога, так как меня засыпало землей. Два фрица-автоматчика увидели, что я ранен, подхватили меня, вытащили, бросили в кузов бронетранспортера, в котором находились наши раненые и убитые солдаты.
Чем мы занимались у немцев в плену? Ремонтировали наши советские дороги. Одна часть пленных добывала щебенку, мы же ее переносили. Поскольку мое ранение еще не зажило, ко мне относились более гуманно. Идет колонна, а я сзади, среди хромающих.
Попав в плен, я твердо решил, что в услужение к немцам не пойду, сбегу. И вот во время ночного перемещения, когда наша колонна пленных повстречалась с немецкой автоколонной, была дана команда: «Принять к обочине!» Я последовал приказу, наблюдая при этом за ближайшим немецким конвоиром. И как только его взгляд переключился на колонну, которую мы пропускали, я нагнулся, как будто поправляя перевязку, и скатился в кювет. Замер. Втиснулся в землю. Была ночь. Луны не было видно. Я лежал, старался не дышать, чтобы сердце сильно не билось. Потом немецкая колонна прошла, и была дана команда следовать дальше. Я слышал, как движется телега с инструментом: кирками, кувалдами. Пролежав еще какое-то время, я понял, что уцелел, что конвой меня не заметил.
Поднявшись, я пустился бежать, забыв даже, что ранен. Летел со страшной силой как можно дальше от этой дороги. И потом, когда почувствовал, что сердце не выдерживает, упал, отдышался и понял, что свободен. Да, я был на советской территории, но территория эта была занята немцами.
Я дождался рассвета, зашел в первое же село, изучил обстановку. Увидел, что в доме мало людей, немцев нет. Я затаился в кустах, дожидаясь хозяина. И когда он пришел, то рассказал ему, что бежал из плена, попросил дать мне гражданскую одежду. Хозяин выдал мне заплатанные брюки, рубашку и картуз, посмотрел на меня и сказал: «Вот теперь ты сойдешь за сельского парня». Он предупредил меня, что, видно, меня хватились, поскольку в деревню уже наведывались.
Рядом с домом моего спасителя находилось болото. По только ему ведомой тропке можно было попасть на кочку. Туда он меня и отправил. Все время, пока я скрывался там, его внук приносил мне молоко и кусок хлеба.
Переждав некоторое количество дней на этой кочке, я решил отправиться в секретную разведбазу Сум, ту самую, куда меня готовили в начале войны. Там я хотел получить задание и действовать уже как разведчик. Эта мысль меня захватила.
Разведбазу я нашел, но когда рассказал о себе, мне не поверили, решили, что я провокатор. Правда, вскоре все прояснилось. Свои знания немецкого языка, опыт работы в штабе я хотел применить в разведке. Главным моим желанием было — пробраться в самый тыл немецкой армии и нанести ей как можно больший урон, чтобы выиграть войну, сократить ее срок.
В Сумах мне помогли. В итоге я оказался в эшелоне украинских парней, которых немцы отправляли в Германию на работы. Но тут произошла облава: меня вместе с другими ребятами, у которых также не было документов, арестовали наши же украинские полицаи и привели в огороженное колючей проволокой место…
Да, перед заданием в Сумах мне показали, как шифровать текст. Мы заранее договорились, что если мне удастся попасть в Германию, то поддерживать связь мы будем именно таким способом.
Первую записку, написанную секретным шрифтом, я получил в хлебе, который мне перебросили через колючую проволоку. В сообщении говорилось: «Пробраться в центр военной промышленности Германии, город Эссен, и сообщить о своем местонахождении по адресу…».
Расшифровав послание, я решил во что бы то ни стало попасть в Эссен. Узнав от охранников, что наш эшелон отправляется в другую часть Германии, я решился на побег. Подговорив еще пятерых ребят из моего вагона, я спрыгнул с поезда на полном ходу. Правда, мой побег был не совсем удачным — я получил ранение, но тем не менее от эшелона отстал.
Дальше мой путь лежал в центр немецкой военной промышленности — город Эссен, где я участвовал в подготовке уничтожения заводов Круппа и сборе данных о новейшем секретном оружии. В результате бомбардировки союзников в июле 1943 года я получил третье ранение и контузию.
Немецкие подпольщики-антифашисты помогли мне перебраться в Австрию, снабдив документами на имя Вальдемара фон Витмана. В Вену, согласно легенде, я направлялся для продолжения получения высшего образования. Кроме этого, друзья-антифашисты достали мне бумагу, подписанную гауляйтером Эссена, в которой говорилось, что я был бойцом вермахта, получил ранение, был демобилизован. Так, под именем Вальдемара фон Витмана я стал студентом архитектурного факультета венской Высшей технической школы. Чтобы хоть как-то заработать на жизнь, а также в качестве прикрытия, я работал грузчиком и шофером, лепщиком в керамической мастерской.
Будучи в Вене, я сотрудничал с одной из групп австрийского движения Сопротивления, руководимого майором Карлом Соколлом, героем Австрии. Благодаря его умелым действиям ни один снаряд не упал на город. Вена была взята без боя.
Сразу после окончания войны я вместе со Соколлом подвергся безосновательному преследованию со стороны начальника СМЕРШа генерала Абакумова, который приписал себе и своему ведомству заслуги австрийского Сопротивления. Потом были Лефортовская тюрьма и десять лет лагерей. Реабилитировали меня в 1990 году по протесту военного прокурора.