Для нас, для России, Великая Отечественная война — большое событие, связанное, к сожалению, с огромными потерями, которые ощущаются до сих пор. Это не только погибшие в войне, искалеченные, раненые, это вдовы, сироты, дети и внуки — беда коснулась каждого из них.
Войну мы выиграли. И это было чудо. Настоящее чудо. Не только для нас, но и для всей Европы, для всех других народов, потому что фашизм — это зло, которое угрожало нам всем. Наша Победа — это великое благо, наша гордость, достоинство, наш вклад в мировую историю.
У России очень своеобразная судьба. Октябрьская революция, которая привела к власти идею справедливого общества, социализма, коммунизма и так далее, ничего нам не дала. А вот Европа и мир получили от нее (в смысле прав трудящихся) очень много. Профсоюзы, восьмичасовой рабочий день и так далее — все это плоды в какой-то мере Октябрьской революции. Так было и в 1812 году. Россия много раз спасала культуру и цивилизацию Европы и людей, но сама в то же самое время мало что получала от этого.
В моей жизни война значила, да и значит до сих пор, очень много. Война для меня — это почти четыре года. С самого ее начала и до конца я провел на войне. Чудо, что остался жив. Сейчас из моих однополчан уже никого нет. Потери были ужасные. Тем более что воевать я пошел в народное ополчение добровольцем. Все мы были неумелыми солдатами, поэтому нас били, колотили…
Воевали мы плохо, очень плохо. Красной Армии тоже не все удавалось. Когда отступали через нас (это было где-то в конце июля 1941 года), мы сидели в окопах под Лугой и выменивали винтовки. Я выменял карабин за сахар и мыло. Они отступали, шли через нашу линию обороны, потому что мы пошли без оружия. У меня из оружия была бутылка с зажигательной смесью. Ничего не имел я. И вот выменял карабин, патроны, а наш полк — пулеметы.
Когда я уходил с Кировского завода, там нас вооружили в основном артиллерией, крупным минометным вооружением. А винтовок не хватило. Не было. Вся эта подготовка к «войне на чужой территории», «ни пяди своей земли» и прочая болтовня сыграли ужасную роль. Мы были ошеломлены…
Даниил Гранин в молодости
Почему я пошел на войну? Ну как же?! Я был юношей, как же не повоевать?! Мы все вернемся на белых конях через три-четыре месяца! Это была чуть ли не увеселительная прогулка. Это результат нашего воспитания, что Красная Армия всех сильнее; что мы на своей территории не будем воевать, только на чужой, что тоже было заманчиво. И так далее. А кроме того, мы были морально безоружны. Вспомните 1941 год, все эти предварительные месяцы, приезд Риббентропа, объятия, то, как мы их любили. Ну, не мы, а наша власть. Мы обнимались с ними. И когда мы взяли первого пленного, мы готовы были ласкать его: «Это посланец от Карла Либкнехта и Тельмана». Это тоже было очень трудно преодолеть. Надо было возненавидеть.
А то чувство, с которым мы пришли на войну, оно было никому не нужно. С таким чувством нельзя было воевать, его нужно было преодолеть. Конечно, гитлеровская армия помогала нам в этом, потому что ее жестокость, бесчеловечность и идеология были просто за гранью. Первые пленные, с которыми мы столкнулись (это было очень страшное знакомство), не считали нас людьми. Для них мы — какие-то низшие существа, которых можно и нужно было вешать, убивать, сжигать. Все это было оправдано не только превосходством арийской расы, но и как бы неполноценностью русских, этих нищих советских дикарей.
И все-таки у каждого, кто воевал, была своя война. Поэтому выводить какую-то общую картину, какое-то общее мнение довольно трудно. Когда я смотрю фильмы о войне, то всегда думаю: «Боже, это не моя война. Такую войну я не знал». Есть замечательные фильмы о войне: «На войне как на войне» по Курочкину, «Солдаты» по Некрасову; книги, очень честные: Бакланов, Воробьев, Виктор Некрасов, Астафьев, Курочкин. Но у меня своя война.
Я жил, по сути дела, рядом с Ленинградом, который умирал от голода. 17 сентября 1941 года я ушел из Пушкина вместе со своими однополчанами. Нас по дороге штурмовики бомбили, стреляли; наш полк, точнее его остатки, разбежался. Но я шел. Меня еще там бабахнуло немножко, но я добрался до Средней Рогатки, сел на трамвай и поехал домой. Город был открыт настежь. Я приехал домой и говорю своей сестре: «Садись у окна, вот тебе граната. Немцы войдут (для меня это было ясно, что сейчас войдут немцы) — бросай гранату». Я должен был отоспаться. Отоспался, говорю: «Ходили немцы?» — «Нет». У нее уже рука синяя была. Я взял гранату и поехал в штаб народного ополчения, в Мариинский дворец. Немцы должны были войти в город. Ничего, никаких застав не было.
Даниил Гранин и Алесь Адамович за работой над книгой
Мы уходили из Пушкина в пять утра, и немцы уже стреляли в парке, во дворец входили. Почему они не вошли в город? Это для меня было загадкой. Я с ней (этой загадкой) окончил войну и жил много лет, не понимая. К кому я ни обращался: «Да нет, героическая оборона!», «Да нет, они бы погибли, если бы вошли в город!» Но никто не мог меня убедить, потому что я-то это пережил. И тут, какие бы историки что бы ни говорили и какую бы героическую эпопею ни складывали, ничего не помогало. Я не мог понять. Несколько лет назад я добрался до некоторых опубликованных документов. Оказалось, Гитлер запретил входить в Ленинград.
Почему? Не знаю. Об этом его спрашивали Манштейн, Лееб: «Мы добрались! Мы должны! Почему?» Только представьте, для генералов, для фельдмаршалов это была цель, с которой они начали войну. Это был их план. Почему вдруг остановили? Был строгий приказ. 7 октября Йодль предупредил всех командующий армиями: «Если город будет капитулировать, не принимать капитуляцию».
Насколько я понимаю, Гитлер тоже был человеком непредсказуемым. Да, он воевал, что-то там понимал, но как стратег, как главнокомандующий наделал очень много глупостей, к нашему счастью. Это взаимно. И мы делали глупости, и они делали. Так что в отношении Ленинграда такой приказ был. Единственное, что могу предположить (но думаю, что это умнее, чем Гитлер мог предсказать): было решено удушить город голодом. Наша война, оборона, как известно, — все носило несколько странный характер. Людей у нас уже не оставалось. Мы могли войти в город еще позже. В октябре это подтвердилось, поэтому — не принимать капитуляцию! Немцы рассчитывали (и это был, конечно, нормальный расчет), что город, который погибал от голода, должен капитулировать. А он не капитулировал. Противник ждал, а город не сдавался, не выкидывал белый флаг.
Некоторые считают, что нужно было сдать Ленинград (ведь мы не знали о приказе Гитлера). Я уверен, что делать этого не стоило. По своему моральному состоянию Ленинград был готов стоять до конца. Вот это было действительно героическое состояние населения. Я не знаю, почему Москва получила звание «Город-Герой». 16 октября были позорные минуты для столицы: бегство, копоть летела от… Ну да ладно, не будем об этом. А Ленинград не желал сдаваться. Он был готов на любые жертвы. Его бомбили, обстреливали, но не возникало всеобщего какого-то желания прекратить это ценой сдачи города. Этого не было. И это действительно было какое-то удивительное ощущение. Знаете, Отечественную войну выиграли не герои, ее выиграл солдат, тыл. И я видел, как…
Должен признать, что не мы, а немцы должны были выиграть эту войну. Но я понимаю, почему произошло наоборот. Дело в том, что война эта была несправедливой. Несправедливые войны не выигрывают. Вспомните войну англичан в Афганистане, нашу войну с Финляндией, войну 1812 года… Конечно, этот чисто моральный фактор, не идеологический, его историки как-то не всегда принимают во внимание, потому что он не поддается измерениям. Но это решающий фактор. Мы встретили войну неподготовленными буквально по всем параметрам: у нас не было настоящей связи, была очень слабая авиация (героическая, но слабая), плохие танки. У нас все было героическое, но все очень плохое. Ну что поделаешь?.. А немцы двигались на Ленинград со скоростью 80 км в день. Невиданная скорость наступления! И мы должны были проиграть эту войну. Но случилось чудо. Это, как ни странно, понимают не историки, а церковники. Они воспринимают нашу победу как чудо. Для меня это тоже чудо. Да, огромные потери и все прочее, но выиграли?! А почему они проиграли?
Опять же, некоторые говорят, что война на два фронта была обречена с самого начала (для немцев). Когда мы дождались Второго фронта? Когда сдали Украину, Белоруссию, большую часть России. Мы должны были погибнуть. Но этого не произошло.
Владимир Путин и Даниил Гранин
Несколько слов о «Блокадной книге». Как возникла идея? Алесь приехал в Ленинград и стал уговаривать меня написать совместную книгу. Тема блокады его очень заинтересовала. Сам он воевал в Белоруссии. Я говорю ему: «Алесь, я никогда не писал вдвоем». Но он, хитрый, стал меня завлекать: сначала повез к одному блокаднику, потом к другой блокаднице; и то, что они рассказывали, очень меня взволновало. Я думал, что знаю блокаду, поскольку несколько раз получал увольнительную в город. Дойдешь там до Благодатного, до пикетов, а дальше, может, подсядешь, поголосуешь, подъедешь в город. Или пешком даже. Хотя тоже тяжело было. Я знал город. Я приходил к родителям моих школьных товарищей, приносил им что-то из продуктов. Однако я не знал, как люди жили, что творилось в их семьях, на работе. И мы спрашивали у всех: «Почему вы выжили? Вы должны были умереть. Почему вы остались живы?» Выяснялись странные вещи. Спаслись те, кто спасал других, хотя на это спасение нужно было затратить немало калорий. Люди жили в условиях, которые мы там, на фронте, плохо представляли.
Но главное — это душевные трагедии. Вот представьте себе: попал снаряд в квартиру, осколком убило девочку. У матери не было сил похоронить ее. Зима. Она положила ее между окнами и жила с ней до весны, до лета, чтобы потом предать тело земле. То есть были вещи, которые стали для нас откровением. Как это человек мог жить в таких условиях и не расчеловечиться?
Мы опросили около двухсот человек, все записали. Каждый — это целый день работы. Они рыдали, плакали, не хотели рассказывать, а потом все равно рассказывали — хотели освободиться от этой своей памяти. И мы тоже… Алесь заболел, я тоже. Это так не проходит.
Но мы написали эту книгу. И я, конечно, очень доволен. Хотя цензура предложила нам 65 изъятий. Почему? Потому что нельзя было писать о людоедстве, о мародерстве, о том, что в банях мылись вместе мужчины и женщины, потому что только одно отделение можно было топить. Масса вещей… О том, что карточки подделывали…
Перед нами была очень сложная дилемма: или книгу не выпускать вовсе, или уступить требованиям цензуры. Часть изъятий удалось отстоять благодаря тому, что нам очень помогала редакция журнала «Новый мир», где мы печатались. На другую часть нам пришлось согласиться.
Но кое-что мы все же напечатали. Например, мне удалось встретиться с Косыгиным. Это был очень интересный разговор. У меня к нему было много вопросов: как вел себя Жданов, что происходило в Смольном и так далее. Эту главу мне удалось включить в книгу.