Из статьи Максима Горького в газете «Правда» от 24 июня 1931 года:
Мною получено такое письмо:
«Алексей Максимович!
Я очень обрадовался, когда мне в голову пришла мысль написать вам это письмо. Я удивился, почему не додумался до этого раньше, зная вас как ярого врага антисемитов, не раз выступавшего с разоблачениями этих мерзавцев.
Дело в следующем. У Бор. Пильняка в его рассказе «Ледоход», в котором описывается махновщина и который написан в 1924 г.,
«К утру в городке начался еврейский погром, всегда страшный тем, что евреи, собираясь сотнями, начинали выть страшнее сотни собак, когда собаки воют на луну, и гнусной традиционностью еврейских перин, застилающих пухом по ветру улицы».
Евреи и собаки у Пильняка ассоциируются поразительно легко. В том же рассказе, на стр. 97, Пильняк пишет:
«Около моря надо стоять тихо, смотреть вдаль и молчать. Матросы на солнышке смолкли… На площади перед ними, у бульварчика, того, что разбит под портовым забором, кто-то удумал срезать с деревьев лишние сучья, сучья валялись на земле, и древний, библейский еврей собирал эти сучья в корзиночку; еврей был в сюртуке, спина его спина иссохла, походила почему-то на собачью, и у него было такое древнее, такое замученное лицо, спрятанное под огромный козырёк картуза».
Возможно, если бы художник нарисовал это кистью, получилась бы оставляющая впечатление картина. Но в этом случае вряд ли кому пришло в голову сравнивать спину еврея с собачьей, но Пильняк «почему-то» не смог удержаться от сравнения и испортил всю картину: получилось нехорошо. (Это и дальнейшее я цитирую из III тома собр. соч. Пильняка. ГИЗ, 1929 г.).
В этом же томе есть рассказ о «Стороне ненашенской», в котором говорится о том, как десятник Дракин и купцы Лардин с Посудиным припрятали 21 фунт церковного золота и 6 пудов серебра, отливали в слитки в бане у Лардина, а продавали прямо в Москву, местному еврею Молласу. Разве здесь не чувствуется, что скупщиком краденого золота Пильняк хочет представить обязательно еврея.
Алексей Максимович! Мне нет нужды в письме к вам анализировать то, что я привёл из Пильняка. Досадно, что наши издательства, вернее редакторы, недостаточно чутки. Разве в этих строчках Пильняка не чувствуется, как враг просовывает своё свиное рыло и в последний, может быть, раз хочет хрюкнуть. Для меня совершенно безразлично, что думает Пильняк, для меня важно, что он делает. Объективно в своих рассказах он лил воду на мельницу антисемитов. В еврейском погроме для него самое ужасное не самый погром, а то, что евреи «начинали выть страшнее сотни собак».
«Страшнейшее и отвратительнейшее из всего, что можно видеть в мире, — это резня «кошерной птицы». («Ледоход», стр. 94). Еврейский погром для Пильняка неприятен лишь тем, что евреи воют как собаки, оскорбляя его благородный слух, а вот что касается резни кошерной птицы, то тут Пильняк может подняться до обобщения и вспомнить превосходную степень: «Страшнейшее и отвратительнейшее из всего, что можно видеть в мире». Выходит, что для Пильняка резня кошерной птицы страшнее еврейских погромов. К сожалению, не один Пильняк помогает нашим врагам делать их грязное дело. Л. Островер в рассказе «Конец Княжеострова» (Прибой, 1930) на стр. 79, совсем некстати изрекает:
«Легко и нудно плачут беременные, но всех нуднее и легче плачут беременные еврейки».
Я не знаю, еврей или нет Островер, но это абсолютно безразлично. Важно то, что некоторые из наших писателей хотят подчеркнуть особенности евреев, и почему-то обязательно выходит, что эти особенности, в большинстве своем, не совсем приятные. Даже беременные еврейки, так и те плачут по-особенному: нуднее всех.
Что это, «гинеколого-этнографические» подробности или след антисемитизма? К сожалению, ненужные подробности можно найти там, где и не ожидаешь.
У Влад. Бонч-Бруевича есть книга «На боевых постах Февральской и Октябрьской революций» (Изд. «Федерации», Москва, 1930).
Рассказывая об обыске на своей даче в Финляндии летом 1917 года, Бонч-Бруевич пишет:
«Пришли Иорданские, которые, несмотря на их принадлежность к плехановской группе «Единство», резко вступили в разговоры с руководителями отрядов, доказывая им безобразие и незаконность их поведения. Из пансионов, из дач высыпали разряженные дачники, — по преимуществу представители самой отвратительной буржуазии. Какие-то две полные, красивые еврейки, одетые в модные платья и покрытые красными, весьма нарядными, тюлевыми покрывалами, кокетничая и заигрывая с юнкерами, кричали гортанными голосами:
«Но почему вы не арестуете Бонч-Бруевича?! У него жил Ленин, мы очень хорошо знаем… Пожалуйста, ну, что вам стоит…»
«А почему вы не идёте к Демьяну Бедному? Он вон там живёт… Его обязательно нужно повесить… Он пишет такие гадкие басни…»
Я не выдержал, обернулся к этим буржуазным чечоткам, которые, очевидно, не заметили раньше меня, и сказал им:
— Уходите-ка лучше отсюда, сударыня, а то мы просто за ваши речи набьём вам физиономии вместе с вашими кавалерами.
Около них так и увивались такие же, как и они, выхоленные молодые евреи весьма подозрительного, спекулянтского вида. Они заторопились, подхватили своих расходившихся дам под ручки и, негодуя, стали удаляться» (стр. 98−99).
Здесь непонятно, что понимает Б.-Б. под словами «представители самой отвратительной буржуазии», какую буржуазию? Стоит ли думать, что самой отвратительной буржуазией является еврейская, раз дальше идет дело о двух еврейках и «выхоленных молодых евреях». Но с каких это пор Б.-Б. стал так думать и почему стал так думать? Но дело не в этом. Ради какой правды Б.-Б. должен был из всей буржуазии выделить обязательно евреек и их кавалеров — «молодых, выхоленных евреев». Ведь правдивость и художественность рассказа нисколько бы не пострадала от того, если бы Бонч-Бруевич, говоря о «расходившихся дамах» и «выхоленных молодых, подозрительного, спекулянтского вида кавалерах», не подчеркивал их национальности.
Разве здесь не чувствуется, что Б.-Б. допустил политическую ошибку, которая вероятно объясняется действительно присущим ему антисемитским душком, если только он считает, что самая отвратительная буржуазия — это еврейская буржуазия.
Алексей Максимович! К сожалению, я очень мало читаю беллетристики. Не приходится. Но если мне пришлось вычитать это из небольшого объема литературы, которую мне пришлось в последнее время прочесть, то думаю, что подобные вещи можно найти у других авторов. Одно время я думал (после того, как встретил в литературе то, о чём пишу вам), что мне самому удастся обобщить вычитанное и написать статью. Но теперь я вижу, что сделать это должен не я, а человек авторитетный.
Мне бы очень хотелось, чтобы вы в одной из наших газет, а лучше — во многих, поместили статью, посвящённую этому вопросу. Надо одернуть зарвавшихся и предостеречь тех, кто не продумывает своих мыслей.
Вам это лучше сделать, чем кому-либо ещё и потому, что ваше авторство в этом деле будет равносильно общественному порицанию. Кроме того, вы немало знаете об этих «художествах», знаете, вероятно, ещё более «крепкие запахи» антисемитизма в нашей советской литературе.
Об этом нельзя не писать, несмотря на то, что, казалось бы, в период великой стройки это не больше, чем мусор. Но, к сожалению, этот мусор, засоряя головы, мешает нам работать. И очень плохо, когда такой мусор проникает в литературу.
В. Герасимов.
Москва»
К письму этому можно бы добавить довольно солидный ряд фактов, которыми подтверждается просачивание антисемитских настроений в нашу литературу. Но я не стану делать эту грязную работу, потому что убеждён: подчеркивание глупости и пошлости не искореняет ни той, ни другой. Гораздо более сильное педагогическое влияние оказывает противопоставление фактам отрицательного характера фактов характера положительного. Бесспорно, что социалистическое соревнование и ударничество воспитывают трудовой активизм в степени, неизмеримо большей, чем порицание, — хотя бы и красноречивое, — лени, рвачества и других, всё ещё неизжитых пороков.
В частности, по поводу письма т. Герасимова необходимо сказать следующее: Пильнякам закон не писан и совершенно бесполезно указывать им на неприличие их выходок. Неприличие здесь, разумеется, очень мягкое слово. Бонч-Бруевич — едва ли антисемит по настроению его, он просто плохой литератор. Поэтому там, где следовало сказать «буржуйки», он сказал «еврейки». Эта описка не оправдывает его, ибо она подтверждает печальное указание на подлость языка профессора Бодуэна де Куртенэ: когда украдёт русский, мы говорим: украл вор, а если украдёт еврей — говорим: украл еврей.
Об Островере и прочих не стану говорить. Почему? Это указано выше. Скажу только, что есть и русские, которые находят нужным несколько смущаться пред европейцами своей принадлежностью к народу, который дал миру Ломоносова, Пушкина, Толстого, Менделеева, Павлова, Глинку, Мусоргского, Римского-Корсакова, Ленина и сотню других гигантов. Надо бы помнить, что больная мать не родит здоровых детей, и что Спиноза, Гейне, Мейербер, Маркс и прочие этого ряда тоже гиганты.
Антисемитизм можно рассматривать как глупость и как подлость. Как глупость — антисемитизм достояние глупых. Но все люди родятся глупенькими, и если человек просто глуп, а не идиот по природе своей, его, глупого, можно вылечить, подробно и ясно рассказав ему о неоспоримых культурно-революционных заслугах семитов — евреев и арабов — пред человечеством.
О скотах говорят, они — неблагодарные, то же самое можно сказать и об антисемитах. В основе неблагодарности всегда лежит невежество, незнание или забвение истории культуры,
У нас в Союзе Советов начато и развивается творчество новой истории, создание новой культуры; делом этим руководит партия коммунистов, построенная рабочими, и делают его сами рабочие, крестьяне. Они изгнали из своей среды разъединяющие идеи расы, нации, религии, они успешно вовлекают в свою среду как равноправных товарищей самоедов и арабов, индусов и негров, — вовлекают представителей трудового народа всех рас, племён и наций. Это делается в интересах большинства против меньшинства, это, в конечном счёте, должно объединить, объединяет и объединит трудовой народ всего мира.
Насколько верно сказанное здесь об уменье командующего меньшинства пользоваться силами талантливых людей? Посмотрим, каковы факты.
В 1849 г. парламент Англии, «самой аристократической страны в Европе», рассматривал вопрос о равноправии евреев, и целый ряд крупных английских политиков, среди коих были именитые лорды, высказался за равноправие. Говорили, разумеется, о христианской справедливости, вспоминали, что основателем христианской религии был еврей, но основным мотивом почти всех речей в пользу равноправия евреев были утверждения, с большой силой формулированные лордом Эшли и Гладстоном. Эти двое указали, что разум семита необычен по силе и остроте своей и что среди численно маленького народа количество гениальных людей сравнительно больше, чем среди других народов. «Справедливость» одолела, евреям дано равноправие, и скоро истощённая аристократия Англии стала делать евреев лордами, даже ставила их, как, например, Дизраэли, во главе своей внешней политики. И до наших дней изношенная буржуазия Англии аккуратно освежает силы свои умными, энергичными евреями.
Задолго до англичан — за 300 лет до возникновения христианства — талантливость семитов оценили цари Александрии — Птолемей Сотер и сын его Филадельф. Они, выкупив из египетского плена почти 300 тысяч евреев, поселили большую часть их в своём городе, и это способствовало быстрому и пышному расцвету Александрии как центра ремёсел, торговли и науки.
Птолемеи были культурными людьми, они основали знаменитый Александрийский музей, который служил, в сущности, Академией наук того времени и ставил целью своей хранение, расширение и распространение наук — самого могучего орудия общечеловеческой культуры. В библиотеке Александрии было собрано более полумиллиона рукописей на греческом и еврейском языках. Её частью уничтожил Юлий Цезарь, а окончательно — христианский епископ Феофил по приказу христианского императора Феодосия; ценнейшими рукописями этой библиотеки христиане топили печи общественных бань.
Кстати, христиане вообще любили жечь книги: рыцари-крестоносцы сожгли огромную библиотеку Триполиса, испанцы в Мексике сожгли всё, что было написано мексиканцами, инквизитор кардинал Химелес сжёг в Гренаде 80 тысяч арабских рукописей. Это изуверство было выражением и приёмом борьбы религии против науки, исследующей явления природы и организм целовека. Церковь всегда стремилась уничтожить всё, чего она не могла оспорить и унизить, — это объясняется основным её стремлением держать смелый, всё испытывающий разум человека в тёмном облаке суеверия и мистицизма. Уверенная в своей физической силе как одна из организаций командующего класса, церковь никогда не отличалась умеренностью в «моральной» силе своей, но предпочитала действовать приёмами грубейшего насилия. Поэтому как только обнаружилось, что александрийские евреи слишком умны, епископ Кирилл организовал еврейский погром, более грандиозный, чем наши погромы царского времени. Вообще, когда евреи заявляют о себе слишком ярко, евреев принято избивать. У нас громили еврейскую бедноту за то, что она выдвигала из массы своей много революционеров; громили с разрешения начальства, и во всех этих случаях христианская церковь, молясь «о мире всего мира и о спасении душ наших», не только соблюдала строгий нейтралитет в деле официального душегубства, но изредка и подшумок науськивала душегубов на евреев. Но было бы несправедливо обвинять в душегубстве только христианскую церковь, хотя на этом поле деятельности ей по праву принадлежит первое место. В борьбе против науки муллы и раввины, в меру силы своей, не отставали от христианских попов. Для всех попов было одинаково необходимо существование подземного ада и надземного бога: ад необходим для того, чтобы устрашать людей, рай — для того, чтобы утешать их. Учёные боролись против устрашения и утешения разума ложью. Знаменитый араб Аверроэс, опираясь на учение язычника Аристотеля и на учёных Александрии, расширяя их исследования, отвергал сотворение мира богом, божественное откровение, церковное учение христиан о едином боге в трёх лицах, отвергал силу молитв и милостыни, веру в индивидуальное бессмертие и воскресение мёртвых. За это муллы признали Аверроэса еретиком, а халиф Альманзор приказал все сочинения научного и философского характера сжечь на площадях. Еврейский учёный Моисей Маймонид тоже принял учение Аверроэса, — раввины Испании и Франции тоже сожгли все его рукописи. Конечно, церковь действовала не только огнём, но также мечом. Церковь дралась с наукой по вопросам о природе души, о происхождении мира, о возрасте земли, о форме земного шара, — под всеми этими вопросами скрыты были совершенно определенные политико-экономические интересы класса торгашей, которым служила церковь, кровно, сословно и экономически родственная ей. «Святоотеческое предание» и торговая политика запрещали главе католической церкви признавать иную форму земли, кроме плоской. У Римского Папы были солидные основания отрицать шарообразность земли, потому что когда Магеллан, выехав из Севильи 10 августа 1519 г., возвратился в неё через три года 7 сентября 1922 г., объехав всю землю, и шарообразность земли неопровержимо, на опыте доказана, — это повело к тому, что богатейшие республики Венеция, Генуя и государства берегов Средиземного моря потеряли своё торговое первенство, потому что могущество на морях перешло к странам берегов Атлантического океана.
Если бы антисемиты знали кровавую историю борьбы религии против науки, они знали бы, что христианская церковь почти на тысячелетия прервала научную работу человеческого разума и что работа эта была восстановлена именно семитами, арабами и евреями. Вообще говоря, глупые люди стали бы значительно умнее, если бы кто-нибудь рассказал им трагическую историю еврейского народа и о заслугах его в истории развития культуры.
Антисемитизм как подлость пространных объяснений не требует. В современном буржуазном обществе при фосфорическом, но достаточно ярком блеске его гниения причины и истоки антисемитизма очевидны. Он пользуется религиозной ложью и церковным изуверством как испытанным и удобным оружием против семитов, но его коренной основой является конкуренция лавочников, их зависть и жадность. Известно и неоспоримо, что лавочники всех стран заняты одним и тем же делом, именно: узаконенным грабежом трудового народа. Естественно, что христианин-лавочник злится на еврея-лавочника, если еврей торгует удачнее и умнее его. За то же самое — за ум — ненавидят дантистов, адвокатов, журналистов евреев дантисты, адвокаты, журналисты христиане. Банкиры, царьки буржуазии, держат в своих руках буржуазную прессу и через неё влияют на «общество», впрыскивая под толстую кожу мещан скверненький яд антисемитизма. Но среди банкиров, атаманов и руководителей всемирного грабежа, есть немало евреев. Это верно, но об этом несколько ниже.
Предисловие к одной книжке по еврейскому вопросу, изданной в 1914 году, начато такой фразой:
«Многострадальный еврейский народ, преследуемый начальством и низами европейских обществ, никогда не оставался без защиты из среды интеллигенции». Это верно и неверно. В то время, в 1915 г., когда я прочитал эту фразу, мне очень хотелось сделать к ней некоторые поправки. Но это было тактически невыполнимо и даже могло оказаться вредным, ибо я был тогда членом «Общества изучения жизни евреев», общество было организовано для противодействия клевете, которая густо текла из царской армии и обвиняла евреев во всех грехах, включая сюда и массовый шпионаж в пользу немцев; общество было организовано интеллигентами, и рядом со мною сидел интеллигент, который шептал в ухо мне: «А всё-таки эти еврейчики»… Обличив идиотизм одного человека, я, вероятно, не взорвал бы «гуманное» общество, но, к сожалению, в среде членов общества антисемит был не в единственном числе. Поэтому приходилось заседать в «Обществе» «скрепя сердце». И вообще мне хорошо — слишком хорошо — известно, что среди дореволюционной интеллигенции были филосемиты «страха ради иудейска» или по каким-либо другим мотивам, недоступным моему пониманию. Активный антисемитизм публично пропагандировался интеллигентами: профессором Пихно, Шульгиным, Шмаковым, Пуришкевичем и многими, столь же презренными.
Сейчас, как и раньше, на протяжении 35 лет я получаю письма от контрреволюционеров — «внутренних эмигрантов», и по грамотности писем, по тону их совершенно ясно, что пишут их люди «интеллигентные». Антисемитизм авторов этих писем несомненен, ибо он не скрывается. Это естественно: контрреволюционер всегда антисемит, и несомненно, что если антисемитизм изредка проникает в массу, он идёт из этого источника. Наша трудовая масса не только постепенно впитывает идею интернационализма, но она практически осуществляет его, работая плечом в плечо с представителями различных племён Союза Советов и с рабочими Европы.
Политически грамотный рабочий не может написать, например, такую глупость: «Евреи — выродившееся племя. Все провокаторы — евреи, монархическая газетка «Руль» — еврейская, меньшевики тоже евреи, что это значит? Напишите ответ на этот вопрос в «Известиях».
Грамотный рабочий, зная историю революционного движения, не может забыть таких русских предателей, как Окладский, Меркулов, Дегаев, Зубатов, Татаров и десятки других, вплоть до Малиновского. Грамотный рабочий знал бы, что существует интернациональное племя негодяев, в состав которого входят, между прочим, и сотрудники «Руля» и меньшевики. Банкиры, разумеется, нечто более солидно скверное, чем негодяй, но среди банкиров нет «ни эллина, ни иудея», они сплошь грабители и только. В конце концов, если славянскому, германскому и другим племенам разрешается иметь в среде своей огромное количество людей вредных или ничтожных, вполне естественно, что и среди детей Израиля встречается некоторое количество уродов.
В заключение скажу, что в Стране Советов, где так героически и так успешно создаётся основа всемирного братства народов, гнусное пятно антисемитизма не должно иметь места. И особенно не место ему в литературе.