Новый этап в развитии русского масонства связан с именем Николая Ивановича Новикова — просветителя, общественного деятеля, писателя и издателя. В 1772 году он выпустил еженедельный сатирический журнал «Живописец», издававшийся в Петербурге с апреля 1772 по июнь 1773 года. Кроме того, когда Новиков, поддавшись уговорам своего друга и покровителя по масонской ложе вельможи Михаила Матвеевича Хераскова, в то время куратора Московского университета, переехал из северной столицы в Москву, тот отдал ему в аренду, разумеется, с разрешения Екатерины II, московскую университетскую типографию. К этому моменту в Москве существовали только две книжные лавки. Москва считалась городом не читающим, которую подвигнуть к чтению было невозможно. Когда Новикова арестовали и конфисковали у него все книги и типографское оборудование, книжных лавок в Москве насчитывалось более двадцати. То есть за время своей деятельности Николай Иванович увеличил их количество в десять раз.
Известный российский историк В. О. Ключевский (кстати, тоже масон) назвал это десятилетие типографии в Московском университете «новиковским десятилетием» в русской культуре.
Николай Иванович, без преувеличения, начал целое направление в русской журналистике. Он начал издавать газеты и журналы, как тогда говорили, с добавлениями,
Если говорить о цифрах, то следует заметить, что треть всех вышедших в стране книг в то время принадлежали типографиям Новикова. Он впервые начал издавать в России женские, детские, философские, агрономические журналы, учебники. Не для ученых, а именно для широкой публики. Журналистика как таковая началась в России с Николая Ивановича Новикова. Кроме того, он был первым человеком, который на своем примере доказал, что на написании и издании книг можно хорошо зарабатывать. Новиков был бы очень богатым человеком, если бы не тратил все свои деньги на благотворительность. Он был очень, как в те времена говорили, нищелюбив.
В 1769 году в возрасте 25 лет Новиков вышел в отставку и занялся издательской деятельностью. Первый журнал, изданный под его редакцией, назывался «Трутень». Журнал был написан от лица нескольких персонажей: представителей высшей знати, высокого дворянства (Скудоум, Недомысл, Забылчесть) и честных мещан (Чистосердов и Правдолюбов).
У Новикова было острое перо, многие выражения, которые он употреблял и придумывал в своих фельетонах, разошлись в русской литературе. Конечно, кое-что он маскировал, перо свое притуплял, как потом говорил Державину. Кроме того, он скрывался под псевдонимами: иной раз такими явными, как Правдолюбов, а иной раз и менее очевидными.
Он, например, не любил галломанов, тех, кто подражает во всем французам. Тогда подражание французскому было сродни нынешнему подражанию американскому. И все эти почтения Новиков высмеивал. Отсюда выражение «французик из Бордо», которое потом использовал Грибоедов. Многие выражения приписаны Евгению Онегину Пушкиным из Новикова. То есть он в своем роде создал некоторую портретную галерею отрицательных персонажей для русской сатиры.
Что касается отношений Николая Ивановича и Екатерины, тут такая вещь: матушка-императрица ведь отвечала Новикову на страницах своего журнала, который она назвала «Всякая всячина». Государыня, разумеется, тоже скрывалась под псевдонимом, но всей публике было понятно, что это она участвует в полемике с Николаем Ивановичем. И все дивились его смелости, как писали ему его обожатели, при этом намекая на его особые отношения с Екатериной. Особые отношения действительно имели место, но не в постельном смысле, а в смысле того, что Новиков был ее конфидентом, она доверяла ему некоторые свои тайные думы.
За всю свою жизнь Николай Иванович Новиков издал более тысячи книг — гигантское количество по тем временам. Кроме того, он печатал учебники, техническую и специальную литературу, массу переводных книг. При этом масонские сочинения издавались лимитированными тиражами, как правило, в тайных типографиях, потому что «братья» без секретов не могли.
Например, не то чтобы тайно, не для всех, масоны публиковали небольшими тиражами, в 200 — 300 экземпляров, сочинения своего властителя дум французского философа и виднейшего масона Сен-Мартена. Его первая работа «О заблуждениях и истине» была бешено популярна в то время, ею зачитывались все салоны. Так вот, комментарии к этому трактату «братья» издавали малыми тиражами, не с целью что-то скрыть, а просто понимая, что это не вызовет слишком широкого интереса у публики.
Не секрет, что в екатерининскую эпоху, так же, как и сегодня, к масонам далеко не все хорошо относились. Вот, например, стихотворение тех времен:
Полны лжи ваши законы
оказались, франкмасоны,
И в том тайность ваша есть,
Счет 666.
А вот еще один антимасонский стишок:
Появились недавно в России франкмасоны,
И творят почти явно демонские законы,
Нудятся коварно плесть различные манеры,
Что б к Антихристу привесть от Христа веры…
В общем-то, обвинения не блещут новизной, и сейчас они примерно такие же. Есть, кстати, и промасонский стих:
Если честности кто знает,
Всюду правду наблюдает,
Притом скромно любит жить,
Тот масоном может быть.
Суету кто презирает,
Лихоимства убегает,
Никому кто не вредит,
Тот масоном может быть.
Вот вам и публичный спор в стихах. Кстати говоря, в таком состоянии Новиков и получил журнальную полемику. Он ее поднял совершенно на другой уровень, и Екатерина это оценила. Она ему хлестко отвечала, он парировал, и за этой полемикой, затаив дыхание, следили все салоны в Москве и Петербурге. И, что очень важно, эти журналы («Трутень», «Живописец», «Покоящийся трудолюбец», «Всякая всячина») стали получать не только в двух столицах, но и в провинции: в Нижнем Новгороде, в Самаре, в Пензе, в Архангельске, в Астрахани.
То есть заслуга Николая Ивановича Новикова в том, что он вывел просвещение за границы двух столиц. Кстати, там он развивал книжную инфраструктуру: делал скидки провинциальным книготорговцам, отпускал им книги в кредит. Новиков был и гений маркетинга, и великий человек с точки зрения распространения просвещения. Он использовал свою полемику с государыней для разжигания интереса и к своей персоне, и к тому кругу сочинений, который он пропагандировал.
Новиков открыл и первую в Москве публичную читальню на Мясницкой. Располагалась она в Доме Юшкова (ныне там находится Академия живописи, ваяния и зодчества), построенном по заказу генерал-поручика Ивана Ивановича Юшкова.
Так вот, сын Ивана Ивановича, Петр Иванович Юшков, устроил в этом доме место для масонских собраний: здесь «братья» молились, изучали свою литературу, здесь звучали их гимны и соблюдались их обряды. Но для Новикова это место было особым. Он ведь был худого рода, из мелкопоместных выслужившихся дворян. (Сама фамилия Новиков из тех, кто при Петре дворянству был пожалован, то есть он — дитя петровских реформ). И Николай Иванович дослужился всего до поручика. А братьями по ложе, по некоторым ложам, в которых он состоял, были Разумовские, Голицыны,
И дворовый, и холоп, как тогда говорили без политкорректности, допускались в читальню. Новикову говорили, что все книги у него чернь покрадет, а он в ответ: «Я верю в людей, они не тронут». И маленький залог, символический, люди оставляли и всю литературу возвращали назад.
Ассортимент книг в читальне был небольшой, где-то 50 — 100 наименований, но сам факт их оборачиваемости был очень важен. Ничто так не радовало Николая Ивановича, штришок к его портрету, как книга, захватанная пальцами (значит, ее читают). Он частенько заходил в читальню и спрашивал: «Какие книги самые засаленные? С загнутыми углами, с пометками?» А библиотекари ему отвечали: «Ну, Николай Иванович, не уследили».
Несколько слов о благотворительной деятельности Николая Ивановича, которая тоже была потрясающа. Известно, что в 1786 — 1787 гг. в Центральной части России были жестокие морозы и засуха, ставшие причиной неурожая. В губерниях начался голод. Правительство принимало энергичные меры к запасанию провианта, но это не всегда было успешным. Дураки и дороги, как известно, — две проблемы. И в данном случае дороги, неразвитость инфраструктуры, не позволяли организовать эффективный подвоз.
Кроме того, что такое тогда была Москва? Это тоже не надо забывать! В Петербурге действовали законодательные ограничения на въезд, там не было нищих. Так еще Прокопович советовал Петру. В центре было запрещено строить деревянные здания. А каменные кто ж потянет?! Ясно, не нищие. Москва же зимой увеличивала население в два — три раза, потому что всякий асоциальный элемент: разбойный люд, нищие, бомжи наводняли город осенью и зимой, чтобы переждать здесь в относительно комфортных условиях холода, а потом опять разбредались. Под мостами, в ночлежках, иной раз под Каменным мостом, рядом с Кремлем были такие настоящие разбойничьи станы.
Москву было тяжело прокормить еще и потому, что нельзя было сосчитать точное количество запасов. Ну и промахивались иной раз. Кроме того, были, конечно, и злоупотребления. Московские чиновники — это образцы неподкупности во все времена, поэтому ничего удивительного.
Николай Иванович Новиков был человеком жалостливым. Он увидел, как плачут нищие, в том числе и профессиональные, и обратился с пламенной речью к «братьям». Те и пустили шапку по кругу.
Григорий Максимович Походяшин, ему тогда было 27 лет, он был относительно молод, завиднейший жених в Москве, сын уральского горнозаводчика, гвардейский офицер, настолько пленился этим подвигом христианской добродетели, нищелюбия со стороны Новикова, что отдал свое огромное состояние на благотворительные нужды. Причем сам он не тратил, понимая, что он в этом ничего не смыслит, а через Новикова. Его преданность Николаю Ивановичу была немножко трогательной, инфантильной, но она не может не вызвать сокрушения сердца. Когда Новиков уже был в тюрьме, Походяшин умирал. Он умер очень быстро. Разорился. Все друзья от него отвернулись, а товарищи-масоны либо уехали, либо были посажены в тюрьмы. Он остался один, без средств к существованию, и помирал от чахотки на чердаке. Прежний завидный жених, миллионер… Из состояния у него остался один портрет Новикова, который он не позволил продать, даже чтобы купить хлеба и лекарств. Он смотрел на него с умилением, как на икону, и говорил: «Прости, великий человек, что я оказался недостоин быть твоим учеником».
Кстати, Новиков оказывал на людей действительно магнетическое воздействие. Когда его осудили, то с ним добровольно в Шлиссельбургскую крепость отправился молодой врач Михаил Иванович Багрянский, который вообще не проходил по делу. Он сам явился в Тайную канцелярию и сказал: «Я хочу отбывать заключение вместе с Новиковым, чтобы тому не было так одиноко и чтобы он не был лишен врачебной помощи». Их посадили вместе. А ведь на пятнадцать лет! Новиков просидел меньше, но кто же знал, что Екатерина умрет.
Прежде чем мы перейдем к делу Н. И. Новикова, давайте рассмотрим его биографию более систематически. Он родился в 1744 году, в 1768 году вышел в отставку. В 1775 году в его жизни случилось самое значительное событие — он вступил в масонскую ложу. Николай Иванович долго этого не хотел, колебался. Новиков был человеком, говоря современным языком, с очень высоким уровнем обязательств. К своему слову он относился буквально со священным трепетом, не мог принять присяги и клятвы, содержания которых не понимал. Ему все объяснили и даже сделали для него колоссальное исключение: ему как бы рассказали содержание масонской службы, если угодно, трех первых степеней, и он сразу же был принят в четвертую. Новиков сделал бы громадную карьеру внутри масонства, если бы его интересовали формальные титулы. Но они его не занимали. Более того, Николай Иванович объединил под своим началом ложи разных систем, что уже само по себе было подвигом дипломатии и говорило о его авторитете среди масонов.
Если затронуть взаимоотношения Новикова и Елагина, героя нашего прошлого материала, то можно сказать, что большой любви между ними не было, но взаимное уважение, конечно, присутствовало. Елагин был человеком государственным, статс-секретарем Екатерины, чиновником высочайшего ранга, вхожим к государыне каждый день. Новиков же был журналистом, а, как он сам писал, тогда само звание писателя было позорным.
Кстати говоря, Николай Иванович отмечал, что ему не нравится, как проходят заседания елагинских лож, что там слишком много времени уделяется чувственным удовольствиям (поесть, выпить) и слишком мало работе над собой. Поэтому он перешел в систему строгого наблюдения (система Рейхеля) и там очень преуспел.
И вот, когда Новиков считал себя на вершине успеха, над ним стали сгущаться тучи. Дело в том, что ничего бы не случилось, если бы не вот этот самый фаворитизм. «Минуй нас пуще всех печалей барский гнев и барская любовь». Это он испытал на себе. Были обвинения политические, абсолютно пустые, были обвинения в связях с прусским двором на том основании, что московские масоны переписывались с берлинскими розенкрейцерами. (Николай Иванович основал Орден розенкрейцеров и его возглавил).
Это была переписка чисто масонская, чисто духовная, ничего политического, что могло бы принести вред российскому двору, находящемуся в конфронтации с прусским, там не было. Были обвинения, что «братья» пытались завлечь в свои сети, как писали тогда, известную особу,
Карамзин, который писал о судьбе Новикова, считал, что Екатерина посадила Николая Ивановича за слишком активную благотворительную деятельность, за раздачу хлеба голодающим. Правда, писал он так уже после смерти Новикова, чтобы детей Николая Ивановича не оставили без куска хлеба. (Карамзин знал, чем растрогать императора Александра).
Главная же причина была в том, что Новиков очень резко и не по-джентльменски на страницах своего журнала стал критиковать уже пожилую императрицу: он стал писать про некую даму, у которой восемнадцать плотных складок сквозь корсет пробиваются и «редеющие кудри ея она черепаховыми гребнями тщится как-то скрепить», и белила, и румяна — и все эти вещи, которые для любой дамы обидны, а для дамы пожилой обидны вдвойне.
Екатерина философски относилась к подобного рода выпадам, но когда это пишет фаворит, любимец, который был ее конфидентом, и, как она понимала, относился к ней не как люди из толпы, этого она простить не могла. И ее такая злобная реакция — это реакция чисто женская. Императрица обиделась на Николая Ивановича, поэтому его и посадили.