Здесь век корпит огородника опыт —
стеклянный настил, навозная насыпь,
а у меня
на корнях укропа
шесть раз в году росли ананасы б.
Владимир Маяковский, 1918
В сатирической пьесе о поиске земли обетованной большевистский поэт Владимир Маяковский подтрунивал над самым известным русским садоводом-любителем Иваном Владимировичем Мичуриным. Мичурин, сын обедневшего дворянина, был прирождённым садовником, слегка не от мира сего. В прекрасной сказке о социализме он превратился в героя анекдотов, чудака, который воображал, что вырастит «на вербе груши».
В реальной жизни Мичурин был эталоном садовника-кустаря старой школы. В 1920 году ему исполнилось 65 лет. Он знать не знал менделевской генетики. Показывая гостям свой сад, он, наверное, объяснил, что уже слишком стар для таких заумных идей. Он опирался на старые, давно зарекомендовавшие себя на практике методы. По сути дела, Мичурин полагался на те же критерии, которыми земледельцы пользовались веками, — на собственное чутьё при выборе здорового растения и интуицию при отборе сеянцев: отбраковать те, что слабее, и взращивать те, что крепче. Он применял хорошо отработанный садоводческий приём прививки черенка одного растения к другому. У побега оказывались ткани обоих растений. Мичурин был корифеем русского любительского садоводства, процветавшего в садах и на огородах вдали от Москвы и Петрограда. За многие годы труда более просвещённые крестьяне добивались повышения урожаев сельскохозяйственных культур на своих наделах. Но не было никого искуснее, трудолюбивее и изобретательнее, чем Мичурин. О его чудотворстве слагали легенды, особенно когда речь шла о фруктах — особой роскоши на севере России.
Мичурин жил в Козлове примерно в 400 км южнее Москвы. Зимой здесь бывает лютая стужа. Прижившиеся тут сорта плодовых деревьев поневоле были выносливы, но фруктам не хватало сочности южных плодов из тёплых республик, Крыма и Дальнего Востока. У Мичурина всю жизнь была цель скрестить эти два типа и вывести лучшие фрукты для севера. В конечном счёте он вывел почти 350 сортов яблок, груш, слив, абрикосов, персиков и винограда. Имя Мичурина малоизвестно за пределами России, но «на своей делянке» он был самобытным созидателем и достойным соперником своего американского коллеги Лютера Бёрбанка, эксцентричного садовника из калифорнийской Санты-Розы.
При всех его успехах лишь немногие из мичуринских сортов были в ходу у русских плодоводов. К нему относились как к чудаковатому садоводу-кудеснику с неповторимыми навыками, которые были залогом его удач. Считалось, что возделывать его сорта без этих навыков бесполезно, и большинство даже и не пыталось. В 1920 году мало кто из руководителей советского сельского хозяйства знал о нём и почти никто не воспринимал его всерьёз. Вавилов стал первым администратором, который отдал должное таланту Мичурина. Николай Иванович всегда был полон любопытства и желания больше узнать о любом ботаническом достижении на родине, и ему хотелось побывать у искусного плодовода.
Первая возможность представилась, когда специалисты, которые собрались на Первом Всероссийском съезде по прикладной ботанике в Воронеже, разъезжались по домам. Один из профессоров, знакомый с Мичуриным, предложил участникам съезда вместе навестить его. Вавилов с готовностью согласился: если у селекционера есть хорошие семена, будь он учёным или нет, хорошо бы на них взглянуть. Встреча прошла очень успешно, несмотря на разницу в возрасте и жизненном опыте. Вавилов — исследователь и хорошо образованный учёный-новатор, которому со дня на день предстояло взять на себя руководство растениеводством страны. Мичурин — садовник-любитель, знаток народных примет, прикованный нуждой к своему крошечному саду в одном из беднейших уездов России. Но у обоих была одинаково амбициозная цель: собрать откуда только можно наилучшие сорта растений, чтобы у людей было больше хорошей еды. Оба с таким жаром взялись за дело, что окружающие только ахнули от изумления. Вавилов приехал в Козлов выяснить, сможет ли Мичурин внести вклад в великую задачу преобразования российского сельского хозяйства, и какой именно.
Фруктовое поместье Мичуриных разорилось в начале 1870-х годов, задолго до революции. Город Козлов, как и канадская провинция Саскачеван, находится в северных широтах, где трудно выращивать фрукты. Мать Ивана Владимировича умерла от туберкулёза, а его отец повредился рассудком, снова и снова попадал в сумасшедший дом на лечение. Родившийся в 1855 году Мичурин вырос в бедности, год отучился в гимназии, а затем работал конторщиком на железной дороге и чинил часы. Он женился на мещанке, женщине более низкого сословия.
История дворянского рода Мичуриных на этом бы закончилась, но в 1870-х годах Иван решил снова взяться за выращивание фруктовых деревьев. Он занял денег, купил участок земли в 12,5 десятин в Козлове и занялся садом. Каким-то образом ему удалось собрать сорта со всей России и особенно из Крыма. К началу 20-го века он всё ещё был беден, но уже приобретал известность благодаря своим новым акклиматизированным сортам.
Как садовник старой школы, Иван либо прививал черенки, либо выращивал фруктовые деревья из семян и скрещивал их. Обычно это дело довольно сложное, потому что в результате получаются дички худшего качества. Но после некоторых успехов Мичурин попытался заинтересовать царское Министерство сельского хозяйства своей работой. Как «истинно русский человек», он «счёл святым долгом принесть посильную лепту своего труда на пользу отечества». Через 2,5 года из министерства пришёл ответ. Мичурину предлагалась небольшая финансовая помощь, настолько мизерная, что он счёл её ниже своего достоинства и отказался, а тем временем продолжал выводить неприхотливые и вкусные сорта яблок, груш, персиков, вишни и абрикосов. Ими заинтересовались растениеводы в Европе и Америке.
В 1911 году один из самых известных американских искателей растений Франк Мейер посетил Мичурина по поручению Министерства земледелия США. Он дал знать в Вашингтон, что собранный Мичуриным материал «чрезвычайно ценен и представляет годы упорной и кропотливой работы».
Мичурин поделился тем, насколько сложным было его ремесло. Например, пытаясь вывести зимостойкий персик, он высеял персиковые косточки, присланные со всех губерний России. Был период, когда у него было 30 тыс. сеянцев. Лишь 15 из них перенесли зиму. А потом все выжившие деревца погибли от неизвестной болезни коры.
Следуя инструкциям из Вашингтона, Мейер предложил Мичурину продать его образцы. Но Мичурин отказался. Он согласился подарить несколько побегов для размножения, но не тот посадочный материал, который был его гордостью. Мейер сделал вывод, что Мичурин — человек своеобразный, и сделка не состоялась. Мичурин остался беден, без видов на будущее и без поддержки ни со стороны своего собственного правительства, ни с чьей-либо ещё.
Николая Ивановича поразили нищенские условия, в которых работал Мичурин. Он вспоминал «убогую обстановку станции в начале революции, убогую избушку, в которой жил и работал один из самых замечательных плодоводов нашего времени». Мичурин был сухопарым стариком, с запавшими глазами и всклокоченной бородой. Но он был силён духом, и Вавилов оценил его безыскусные и «любительские» методы. Растениевод с высокой научно-административной должностью решил поддержать обнищавшего садовода с характерной отзывчивостью человека, уже мысленно распоряжавшегося бюджетными фондами.
Есть смысл повторить то, что теперь задним числом представляется очевидным. В вопросах науки Вавилов был пуристом. Он всегда стремился сохранять объективность. Излишне самоуверенный учёный может легко пройти мимо более перспективных возможностей. Что, если скрытный и ворчливый Мичурин нашёл заветный ключик, который проглядели генетики в погоне за генной теорией? Быть может, он придумал особые методы размножения растений, которые могли бы пригодиться на опытных станциях России? Вдруг благодаря его приёмам удастся накормить досыта больше людей? Или, как всегда надеялся Вавилов, эти методы помогут ускорить превращение его драгоценных семян в улучшенные новые сорта?
Вскоре Вавилов начал оживлённую переписку и обмен растениями с Мичуриным. Переехав в Петроград, Николай Иванович отправил специалиста для оценки работ садовода и обратился с докладной запиской в Наркомзем, чтобы организовать официальное признание Мичурина и отметить 45 лет его деятельности. В результате правительство предоставило Мичурину пожизненное право собственности на его участок, освободило от налога на землю, выделило полмиллиона рублей и пообещало издать под редакцией Вавилова все его труды.
Мичурин был бесконечно признателен. Его жизнь стала безбедной, и он мог проводить всё своё время в саду. Он говорил другу: «Вавилов — выдающийся деятель науки, светлая голова… Путешествует по всему свету и собирает нужные нам растения… И ведь что удивительно, владеет чуть ли не дюжиной языков… Ну и, прямо скажу, сочувственно относится к нашему делу».
Входивший в научную элиту Вавилов был действительно исключительным человеком в том, как помогал своим коллегам, молодым и пожилым — тем, чью работу считал заслуживающей поддержки. Он был готов оказать содействие тем, кто проявлял такие же феноменальные качества, как и он сам: энергичность, энтузиазм, оригинальность мышления и трудолюбие. Он был взыскателен и настаивал на строгом научном анализе и проверке данных. Вавилов приглашал собеседников к научной дискуссии, но не к вражде; просил высказывать альтернативные теории, а не устраивать свары. Со временем он постарался было познакомить Мичурина с генетикой, но тот либо не мог, либо не хотел постигать новую науку. Иван Владимирович больше половины века работал собственными кустарными методами и не имел желания их менять. Вавилов сделал исключение для садовника преклонных лет в городе Козлов. Как-никак, тот был человеком другого поколения.
Перед переездом в Петроград Вавилов отправился в последнюю ботаническую экспедицию из Саратова — в Нижнее Поволжье, почти 800 км пароходом до Астрахани, в центр Прикаспия. Целью поездки было изучение полевых культур на юго-востоке Европейской России и в дельте Волги. В состав экспедиции вошли два профессора Саратовского университета, специалист по бахчевым культурам и ещё две студентки-практикантки — Гали Попова и Елена Барулина, тайная любовь Николая Ивановича. Единственное описание этой поездки сохранилось благодаря Гали Михайловне Поповой. Можно себе представить, как это было романтично для Елены — уплыть подальше от раздираемого войной Саратова и провести четыре недели на пароходе рядом с человеком, которого она любила, но до сих пор могла лишь восхищаться им с почтительного расстояния. Попова вспоминала несколько идиллических сцен в путешествии, начиная с отъезда из Саратова. «Волга была тихая, и гладь её блестела как зеркало. Пароход запаздывал. Все участники путешествия окружили Николая Ивановича и слушали с глубоким интересом его увлекательные рассказы о поездках по сбору культурных растений в Иран и на Памир. Солнце уже закатилось, стало прохладно, и вдруг вдали на реке показались огни, большой пассажирский пароход причалил к пристани. Нас, против ожидания, всех разместили в каюты».
В Астрахани Вавилов повёл всех на базар осмотреть местные сорта фруктов, винограда, яблок, груш и арбузов. Затем на небольших катерах они исследовали дельту и нашли там заросли лотоса и водяного ореха. «Николай Иванович с увлечением искал различные формы водяных орехов, и лодка его быстро наполнялась. Вдруг перед нами открылось чудесное зрелище: среди камышей на высоких ножках стояли прекрасные крупные розовые цветки лотоса. Все лодки направились к ним. Ботаники срезали лотос для гербария».
Под конец путешествия Николай Иванович пригласил Елену Барулину поехать с ним в Петроград. Он предложил ей работу в Бюро прикладной ботаники. Предложение её манило, но её переполняли чувства. Она пообещала, что напишет. Заботы и неопределенность, с которыми столкнулся Вавилов, отражены в письме к другу, профессору географии Льву Семеновичу Бергу. Вавилов поделился с ним планами переехать в Петроград осенью и добавил: «Трудно перебираться с лабораторией. <…> Многим кажется противоестественным такой переход с Юго-Востока [где обычно лучше с едой, чем в Петрограде], но всё это сложно, и не единым хлебом жив человек».